Читатели имеют возможность познакомиться с любопытнейшим документом, являющимся в известном смысле свидетельством впечатляющей культурно-социальной картины нашего мира. Речь идет о письме выдающегося английского историка Хью Тревор-Ропера (1914–2003) своему пасынку Джеймсу Ховард-Джонстону (род. 1942), ныне известному британскому византинисту, автору работ по истории античности и возникновению ислама.
И хотя документ датирован 1961 годом, с тех пор мало что изменилось.
Но обо всем по порядку.
Хью Тревор-Ропер получил классическое образование в Оксфорде, после чего сам начал читать курсы по древней классической литературе, а потом по истории Нового времени. Скоро он стал одним из признанных специалистов по истории позднего Средневековья и Нового времени. В начале 1940 года Тревор-Ропера, блестящего знатока немецкого языка и немецкой культуры, привлекла к сотрудничеству английская контрразведка. Он вошел в состав знаменитой группы дешифровщиков немецких шифровальных кодов «Энигма» и «Лоренц», использовавшихся для связи Берлина с нацистскими агентами за границей.
- Джеймсу Ховарду-Джонстону, 15 апреля 1961 года.
(Отель «Кинг Дэвид», Иерусалим)
Мой дорогой Джеймс!
Видишь, я пишу тебе и не могу остановиться – «А я и скудного от тебя не вижу привета» (Тревор-Ропер цитирует по-гречески строчку из сборника элегий Феогнида, поэта VI в. до н.э. – «НГР»), – но это уже вошло в привычку. Кроме того, мне доставляет удовольствие писать тебе; ведь я только что пережил опыт, которым мне хочется поделиться, – так почему же не с тобой? Это гораздо проще и приятнее, чем заново обращаться к другому адресату, которому надо сначала объяснить, почему я в Иерусалиме и т.п. и т.д.
В этом городе находится в качестве корреспондента Paris Soir, известный французский романист еврейского происхождения, Жозеф Кессель. Мы знакомы: некоторое время назад он приехал ко мне из Парижа с просьбой написать предисловие к его недавней (и очень удачной) книге «Чудо-руки» (Les mains du miracle) о массажисте Гитлера, Феликсе Керстене. Ну и вот, в здании суда, пока генеральный прокурор и д-р Серватиус (известный немецкий адвокат, осуществлявший защиту Эйхмана. – «НГР») были погружены в изощренные юридические споры, а Эйхман с каменным выражением взирал сквозь стекла очков из стеклянной клетки, в которой его держали – словно какое-то редкое и страшное морское чудовище, – я столкнулся с Кесселем, который спросил меня, хочу ли я составить ему компанию в пятницу вечером, т.е. в начале шаббата (он продолжается от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу), и увидеть в деле религиозных фанатиков. Поскольку мне всегда доставляют удовольствие разные странные проявления la comedie humaine (фр. «человеческая комедия». – «НГР») и особенное пристрастие я испытываю к религиозным эксцентрикам, то, естественно, я согласился. И вот в 8 вечера за мной в гостиницу зашел весьма цивилизованный французский еврей, который живет здесь с 1936 года и знает каждый камень. Я одолжил ритуальную шапочку (с непокрытой головой входить в синагогу нельзя), и мы вместе с ним и Жозефом Кесселем отправились в район Иерусалима под названием Меа-Шеарим, где проживает секта хасидов.
Хасиды появились здесь, полагаю, в XVIII веке. Это фундаменталисты, ортодоксы из ортодоксов. В Иерусалиме их 8–10 тысяч человек, и они живут тут с начала века. Большинство из них – выходцы из Румынии. Они отказываются говорить на иврите – употребление его людьми осквернило бы язык Божий – и говорят только на идиш (идиш – это lingua franca (язык коммуникации между разноязычными народами. – «НГР») восточноевропейского еврейства, искаженный иудаизированный вариант немецкого, который, однако, записывается еврейскими буквами). Живут они в похожих на крепости жилых блоках с одной входной дверью на каждый блок и внутренними дворами – чем-то они напоминают университетские колледжи. Обычно хасиды по профессии ремесленники. Они отказываются служить в армии и от прочих мирских занятий. Помимо занятий ремеслом они только молятся.
Проходя сквозь эти необычные, вытянутые колледжи, я заметил, что там не было мальчиков и мужчин – нам встречался только женский пол. Но наш гид, м-р Рехев, объяснил, что весь мужской пол сейчас пребывает в синагоге. Так что мы пошли в синагогу. По мере приближения к синагоге до нас стал доноситься странный гул, раздававшийся изнутри, а когда мы подошли близко, то через окна я разглядел огромные мечущиеся тени на фоне горящих свечей. Мы вошли, и зрелище оказалось еще более странным. У меня возникло ощущение, что мы попали в сумасшедший дом, и первым порывом было развернуться и бежать прочь. Однако м-р Рехев велел остаться с ним, что я и сделал.
Синагога напомнила мне непритязательный ресторан. Во всех направлениях тянулись длинные столы; за столами сгрудились мужчины и мальчики всех возрастов, от 3 до 90 лет, всего около сотни человек – некоторые сидели, другие стояли, если было место. Некоторые из них носили европейскую одежду и черные шляпы, но большинство было в белых одеяниях, в полосатых, как у зебры, накидках и белых капюшонах на головах. Другие носили кафтаны (широкие приплюснутые круглые шапки из коричневого меха). У всех перед ушами свисали длинные закрученные локоны. Однако выглядели все очень опрятно – и сами по себе, и что касается одежды; синагога тоже была очень чистой: отдраенные столы, выбеленные стены. Но это зрелище смотрелось столь диковинно не только потому, что все издавали одни и те же странные и нестройные гнусавые звуки (в конце концов, их можно услышать в любой папистской церкви), но и совершали также исступленные движения. Стоя или сидя, они судорожно раскачивались, двигаясь вверх-вниз всем телом, бросаясь из стороны в сторону, со странным выражением на лице. Один из молящихся рядом со мной стоял перед голой стеной и все это время, что мы были там, качался, как наэлектризованный, словно с шарниром в заднице; то вытягивался во весть рост, то утыкался носом в пол, задирая задницу кверху. У большинства глаза были закрыты; никого не заботило, в каком направлении кто повернулся. Никаких попыток синхронизировать движения и нестройный гул не предпринималось, и зрелище казалось до крайности диким и беспорядочным. Я подумал, а не требуется ли от нас тоже включиться, но один из молящихся усадил меня на свое место за столом и сунул мне в руку еврейский молитвенник, в который я уставился с самым серьезным видом, как приличествует англиканину. Молящиеся распевали псалом. Затем, совершенно неожиданно, они одновременно смолкли, через мгновение разразившись дикими криками и причитаниями. Синагога затряслась. М-р Рехев объяснил, что они дошли до того места, где голос Господний потрясает горы и валит огромные деревья, даже кедры ливанские. Страшный шум, который они подняли, должен был изображать великий и ужасный голос Господний. М-р Рехев разъяснил, что исступленные раскачивания совершались во исполнение другого божественного предписания – славить Господа всеми членами тела. Когда голос Господний стих, все повернулись к дверям синагоги приветствовать Субботу, которая должна была «прийти». Когда она уже оказалась «внутри», сначала воцарилась абсолютная тишина, а потом синагога огласилась дикими криками радости. С этого момента, объяснил м-р Речев, присутствующие будут раскачиваться и бормотать в нос в течение всей ночи, «сохраняя субботу».
Мы же вышли и отправились поужинать. В 11 часов вечера мы вернулись в ту же синагогу. Молящиеся все еще были внутри, «храня субботу», хотя многие из них выбились из сил и распростерлись спящими на скамьях или по углам. Даже самые выносливые раскачивались и гудели уже не столь активно. Затем внезапно повисла тишина: перед раввином положили большой каравай хлеба, от которого он стал отламывать куски и раздавать присутствующим. Потом ему стали подносить блюда, одно за одним, он ел сколько хотел, после чего поднимался дикий шум – все члены общины старались дотронуться до кусков, которых коснулась рука святого человека. Между подачей блюд возобновлялись все те же гнусавые звуки и раскачивания. Когда раввин закончил трапезу, стали раздавать вино. Знакомый гул возобновился и наверняка еще долго продолжался после нашего ухода.
Это был необыкновенный опыт – минуя христианство, минуя современный иудаизм, попасть назад в мир, из которого выросло христианство: в мир Ветхого Завета или, по крайней мере, в истоки Нового. Толпы учеников, жаждущих коснуться одежды Христа; тайная вечеря – все тут имело место. Я попытался представить себе наше степенное англиканство, наше прекрасное, изысканно-лирическое пение псалмов как наследие (коим оно и является) такого примитивного поведения, но это было очень нелегко. Тут бессильны соперничать даже самые глупые наши атавизмы, даже самые крайние нелепости д-ра Маскалла (Э. Маскалл, 1905–1993, священник, один из крупнейших теологов англокатолицизма. – «НГР») – хотя они еще глупее, будучи сознательно измышленными, в то время как эти просто сохранились.
И ведь как необычен тот факт, что евреи при полном свете и свободе XX века (парафраз слов историка Эдварда Гиббона из его книги «В защиту некоторых мест в пятнадцатой и шестнадцатой главах Истории заката и упадка Римской империи» (1779). – «НГР») все еще сохраняют эти племенные суеверия, в то время как греки еще во мраке своей ранней античности были настолько свободны от них! Как мало религии в Гомере! Вспоминая «Илиаду» и «Одиссею», во всех 48 книгах (хотя, несомненно, я многое подзабыл) я могу припомнить только трех священнослужителей – и даже они не слишком благочестивы. Первый – это, конечно же, и самый первый персонаж на сцене Илиады – преподобный Хрисес, викарий прихода в Хрисах. Он и заварил всю эту кашу, отрядив своего патрона вмешаться в собственные семейные дела (не имевшие ничего общего с религией). Тем самым подтверждается мудрое замечание старой няньки нашего нынешнего премьер-министра, которое он процитировал на заседании кабинета: «Если в мире где-то есть проблемное место, то стоит тщательней приглядеться, и ты всегда найдешь в глубине его священнослужителя». Есть у нас там и еще один старый приятель, имя которого я запамятовал – священник-эпикуреец из Исмароса. Запомнился он исключительно специфическим выбором кельи и отказом делиться ключом от нее с кем-либо, кроме своей трезвенницы экономки. Наконец, я припоминаю довольно примитивное низшее внеприходское духовенство в Додоне – наверное, что-то вроде богословского колледжа типа Каддесдона. Оно упомянуто только в силу негигиеничных привычек спать на земле и не мыть ноги: «Кои не моют ног и спят на земле обнаженной!» (здесь Тревор-Рупер цитирует по-гречески «Илиаду» Гомера. – «НГР»). Может, позже я вспомню и других, но в целом, думается, мы можем выбрать этих трех как типичных представителей гомеровской государственной Церкви – и вообще очень типичной государственной Церкви (намек на Англиканскую церковь в Великобритании, которая носит статус государственной. – «НГР»).
Мне надо остановиться. Это положительно последнее письмо к тебе, по крайней мере из Иерусалима. Будем на связи.
С любовью, Хью.
Статья полностью
