http://diak-kuraev.livejournal.com/622129.html
Церковный разум, благословляя почитание Святых, всегда призывал к тому, чтобы их почитание не порождало в сознании людей выводов, опасных для жизни и благочестия. Святой – человек, исполнивший волю Бога. Но воля Бога может быть одной для одного человека и его духовно-жизненной ситуации, и совершенно иной для других людей и обстоятельств. Поэтому в житиях Святых и в их творениях мы встречаем противоположные действия и советы.
Мне кажется необходимым, чтобы в Церкви сейчас обсуждался не столько вопрос о том, нужно или нет канонизировать Царя, сколько вопрос о том – как именно истолковать эту канонизацию. Церковь должна ясно, соборно пояснить: что именно она воспринимает как подвиг святости в жизни и в смерти последнего русского Императора.
В храм вносится новая икона нового святого. Проще говоря – что именно в нем достойно прославления и подражания: то, что у него была нестриженая борода или то, что в его сердце жили любовь и молитва?
Особенно это бывает важно, когда речь идет о прославлении людей, чей жизненный путь был необычен, уникален. Служение императора, несомненно, уникально.
Самое сложное, на мой взгляд – это его отречение.
Нередко именно в акте отречения видят христианский подвиг Императора: добровольное сложение высшей власти и вверение себя в руки Промысла... Однако – мог ли так поступить тот, кому была вверена ответственность не только за себя, но и за страну? Начальник не напрасно носит меч свой. И зачем же выпускать этот меч из рук перед лицом врагов?
Церковь для того и благословляет Императора и его меч – чтобы им он ограждал ее от физических врагов. Тот, кто влагает меч в ножны во время битвы, не выполняет своего церковного послушания. Тот же Палеолог как-то заметил, что именно своим отречением Император освободил армию и народ от присяги, создал в сознании народа такую пустоту, где и закружилась воронка, втянувшая в себя уже всю Россию. Отречение не столько было вызвано “волной революционного подъема”, сколько само породило ее.
Но не буду из отречения делать камень, которым можно было бы бросить в память последнего Императора. Известно, что он уединился в решающую минуту. Наверно, он провел ее с молитвой – и Господь положил ему на сердце Свой замысел, через совестное веление властно велел встать на путь крестный. Но вот в чем опасность любой канонизации: то, что было чудом в жизни Святого, может быть воспринято как правило, стать каноном.
Вот мой главный вопрос: можно ли подражать этому поступку Императора?
Представим, что через какое-то время в России вновь появится искренне православный правитель. Ради простоты этого мыслительного эксперимента – не будем уточнять, как именно он будет называться: император, президент, генсек, диктатор или премьер-министр. Понятно, что как только он начнет проводить открыто национальную и православную политику, он станет испытывать серьезнейшее давление со стороны тех сил, что не желают видеть Россию ни сильной, ни православной. И вот однажды к новому Государю приходит новая делегация “думцев” во главе с новым “родзянко”. И жестко поясняет правителю: если Вы не отказываетесь от власти, то в стране начинается то-то и то-то – в диапазоне от натовского вторжения до гражданской войны. Православный правитель, сознающий себя прежде всего человеком Церкви и лишь затем – политиком, просит дать ему время на молитвенное размышление. Уединившись, он пробует найти вразумления у Церкви. Как это принято у православных людей – он ищет святого прецедента. Был ли в истории случай, когда православный правитель оказывался перед похожим выбором? Какой выбор он сделал? И как этот выбор восприняла Церковь? И вспоминает: был русский император Николай. Перед лицом подобного ультиматума он отрекся от престола – а в итоге Церковь прославила его как святого. Что ж – значит, и мне нужно идти этим путем. Что тут нужно подписать? Дайте мне ручку: “заповедуем преемнику нашему править на тех началах, кои будут ими (т.е.-путчистами) установлены”... И еще на десятилетия Россия будет ввергнута в пучину национального разгрома и позора...
Итак, прославление императора Николая не может быть совершено без недвусмысленного предупреждения о том, что Церковь не призывает подражать поведению Императора в день отречения. Не за оставление Престола (о котором сам Император позднее сожалел) прославляет его Церковь – а за нечто иное.
Если мы не сделаем такого внятного разъяснения, которое разделит: 1) человеческую немощь от уникального волеизъявления Промысла и 2) уникальное волеизъявление Промысла от общехристианских добродетелей, проявленных Николаем Александровичем в тех или иных ситуациях (добродетелей, естественно, достойных всяческого подражания) – то эта канонизация будет использована для борьбы против самой Церкви.
Если отречение было Чудом (волей Божией, вложенной в сердце помазаника) – то оно должно быть названо Чудом. А Чуду подражать нельзя. Чудо нельзя имитировать. Чудом нельзя руководствоваться. Единственный урок, который можно вынести в таком случае из акта отречения: человек, даже царь, должен слушаться воли Творца. В тот уникальный момент эта Воля состояла в том, чтобы император отрекся. Но никак нельзя считать, будто Воля Бога всегда будет таковой во всех похожих ситуациях.
И так постоянно приходится слышать: “Да как вы смеете возражать на нашу критику вашего православия? Вы, христиане, должны быть кротки и послушливы. Ударили по одной щеке – благодарите и подставляйте другую!” А тут мы проведем канонизацию отрекшегося Государя. И нас еще с большим энтузиазмом начнут осаживать: “Следуйте тому образцу, который вы сами признали для себя каноническим! Отрекайтесь! Уступайте! Подписывайте!”
Нельзя канонизацию последнего русского императора провести так, чтобы был поставлен под сомнение тот смысл, который содержит в себе сама идея церковно-государственного симфонизма. Иван Ильин писал о “государственной мудрости православия”.
Прославление императора, снявшего с себя тот меч, что вручила ему Церковь, для ее защиты, ставит под сомнение правомочность самого замысла православного государственности. Перед христианином неизбежно встанет выбор: на чьей стороне правда – на стороне св. Александра Невского, с мечом вышедшего навстречу врагам России и Церкви, или на стороне св. Николая, отказавшегося от меча? Известно, что крепче всего в памяти запечатлевается именно последнее слово и последнее событие. Мне лично очень не хотелось бы, чтобы в памяти последующих христианских поколений в России запечатлелся образ Святого Царя, святость которого, согласно расхожим толкованиям, состоит именно в том, что он отказался от борьбы за сохранение своей власти. Ситуацию 1917 года не стоит сводить к вопросу о личном властолюбии Императора, а в его отречении видеть лишь победу над помыслом властолюбия. Личная аскетика – это одно, а церковное послушание – нечто иное.
Так как нам разомкнуть эту цепочку: Церковь дала Николаю Александровичу императорское послушание - Николай Александрович без совета с Церковью это послушание с себя снял – Церковь его прославила как святого? За что именно? За отречение, то есть за отказ от послушания? Или за что-то иное? Это должно быть разъяснено.
Сравнивают отречение Николая с непротивлением Бориса и Глеба. Но сравним плоды их поступков: князья своим отказом избавили Русь от междоусобной войны; Царь – напротив, открыл для нее дорогу. Так что если судить по последствиям – то отречение Николая не похоже на поступок древних князей.
Сопоставим также и обстоятельства. Борис и Глеб были скорее княжичи, чем князья (Борис подчеркивал, что готов слушаться своего старшего брата Святослава: “будь мне отцом и господином”). Борис и тем более Глеб отвечали только за самих себя: ответственность за народ еще не лежала на них. Не так с царем: полнота власти и полнота ответственности у него уже были.
На это размышление обычно возражают: но ведь Государь не добровольно отрекся, он был вынужден это сделать. Он использовал все возможности для сохранения традиционной власти в России, но генералы предали его. Он лично обзванивал штабы фронтов и спрашивал командующих – поддержат ли они его. И лишь убедившись, что армия его не поддержит – принял отречение... Но в таком случае между Николаем и Борисом с Глебом различие еще большее. Они отказались ценой жизни своих дружинников восходить на киевский престол. Дружинники просили Бориса повести их на Киев и силой добыть для него княжеский престол – Борис отказался. Николай сам просил армию пойти на Петроград и защитить его престол – армия отказалась. Разница все же ощутимая.
В чем же подвиг христианского отречения – если он совершен не добровольно, а вынужденно?! Можем ли мы представить, чтобы князь Борис сначала опросил всех своих дружинников – готовы ли они пролить свою кровь, защищая его, а лишь встретив отступничество, вышел бы из своего стана навстречу недругам?
Тут или - или. Или император отрекся добровольно – и тем самым первым нарушил завет между Романовыми и Россией. Или он отрекся вынужденно (после того, как Россия оставила его) - но в таком случае сам акт отречения не несет в себе нравственно-христианского смысла. Иначе нам и Хрущева придется считать христианином: не привел де он советскую армию разогнать пленум ЦК...
В дневнике Государя есть запись: “28 февраля. Лег спать в 3 ¼, т. к. долго говорил с Н. И. Ивановым, кот. посылаю в Петроград с войсками водворить порядок”. Со слов командующего Петроградским военным округом С.С.Хабалова известно, что еще 26 февраля 1917 Николай II приказал стрелять по демонстрантам. "Все (члены кабинета министров), кроме Покровского, требовали решительных действий. Таким образом, робкому генералу Беляеву и нерешительному генералу Хабалову представилась возможность убедиться на всеобщей поддержке того образа действий, на котором они остановились, к сожалению, только в ночь на 26 февраля".
Солдаты не выполнили этот, увы, весьма уместный приказ. Если этот приказ был – Император действовал верно, именно как Император. Но в таком случае о добровольном отречении и мученичестве не может быть и речи. Если бы бунт удалось пресечь – Церковь и Россия могли бы прославить Николая Александровича как благоверного императора. Но мученик все же иным путем идет к своему венцу... А если приказа не было – что ж, может, личная жертвенность и была проявлена в этом молчании Императора, но в таком случае не может быть и речи о том, чтобы видеть в нем образец христианского политика. Перед нами – подвиг юродивого, который вопреки законам гражданским и церковным исполнил лишь ему открытую Высшую Волю. Но юродство не отменяет закона.
Самый экстравагантный пассаж:
Представим, что через какое-то время в России вновь появится искренне православный правитель. Ради простоты этого мыслительного эксперимента – не будем уточнять, как именно он будет называться: император, президент, генсек, диктатор или премьер-министр. Понятно, что как только он начнет проводить открыто национальную и православную политику, он станет испытывать серьезнейшее давление со стороны тех сил, что не желают видеть Россию ни сильной, ни православной. И вот однажды к новому Государю приходит новая делегация “думцев” во главе с новым “родзянко”. И жестко поясняет правителю: если Вы не отказываетесь от власти, то в стране начинается то-то и то-то – в диапазоне от натовского вторжения до гражданской войны. Православный правитель, сознающий себя прежде всего человеком Церкви и лишь затем – политиком, просит дать ему время на молитвенное размышление.
А боженька ему опять, как и в 1917 году, скажет: а пошел ты опять на... мне атеисты больше нравятся. Разве ослушается?
-говорил надо протянуть до сентября, а тогда мол с нового учебного года устроится работать. И недавно я читал , что он перед Успенским постом затарился оливками-маслинами-видать деньжата всё же водятся.