ОНАНИЗМ ПЕРЕНОСОВ или ПОЧЕМУ ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА НИКОГДА НЕ БУДЕТ ВТОРОЙ
Первая мировая (а ее тогда называли Великой, или просто мировой, или империалистической – и все это были правильные определения) война была неожиданностью для человечества. Впрочем, это не странно. Это академический идиотизм «специалистов» в последующих поколениях смотрит на событие всегда постфактум и оценивает его постфактум и даже от современников строго требует оценки постфактум. Но, как это не странно, современники оценивают события не постфактум, а непосредственно – в той степени, в которой сами являются их участниками. А что будет дальше, никому неизвестно (прогнозы прогнозами, но на один сбывшийся приходится сто несбывшихся, и как раз они-то всего интереснее). Неожиданно, по большому счету, любое событие, хотя бы уже потому, что помимо прогнозируемых последствий оно всегда влечет последствия непрогнозируемые. И именно их сочетание дает картину исторического события. А подгонять историческое событие под мнение историка, отделенного от него десятилетиями (если не веками), живущего в совершенно иную историческую эпоху – просто нечестно.
Первая мировая запомнилась ее участникам, как трагедия. Причем, такие отзывы звучат с обеих сторон линии фронта: Ремарк, Гашек, Хемингуэй, Олдингтон, Арнольд Цвейг, Барбюс видели и описывали одну и ту же войну: войну грязи, окопов, совершенно бессмысленных смертей, чудовищной несправедливости и тупого «идеологического обеспечения». Конечно, можно вспомнить Эрнста Юнгера с его повестями («В стальных грозах», «Роща 125» и т.д.»), подобными хорошей советской военной прозе за авторством Шолохова и Симонова. Но Эрнст Юнгер не так прост. Его произведения оценили как милитаристы, так и пацифисты. И все равно война у него – нечто иное, чем иллюстрированные столичные журналы тех лет, по которым хотят изучать первую мировую некоторые наши современники. Трагическое стечение обстоятельств, из которого надо выбираться тем или иным образом. И так думали все нормальные люди, пережившие первую мировую. Обратите внимание, в ряду имен писателей, показавших первую мировую с т.з. «окопной правды», нет ни одной русской фамилии. Действительно, а что написано о первой мировой в нашей литературе? Алексей Толстой чуть-чуть в «Хождении по мукам», Шолохов в «Тихом Доне» - там тоже это не главная тема. Ну не считать же великим произведением русской литературы о первой мировой гумилевские «Записки кавалериста»? А если в эмиграции кто-либо писал что-либо о великой войне, это кануло в лету, совершенно не заинтересовав ни эмигрантскую, ни советскую Россию: «Темные аллеи» и «Лолита» оказались куда интереснее, чем мемуары штабс-капитанов. Пожалуй, можно даже говорить о том, что в русской литературе есть не описание, а упоминание о первой мировой. Это ничуть не удивительно. В сознании наших людей первую мировую заслонила революция и гражданская война, а на долю империалистической выпало быть лишь предисловием к ним. Нечто аналогичное наблюдалось и в сознании турецкого общества начала ХХ века, в котором Война за независимость 1919-1923 гг. вытеснила неудачную первую мировую, в которую англо-французские империалисты отодрали от Османской империи арабские земли. И особой трагедией империалистическая война в СССР 1920-х не воспринималась. Театр военных действий сам отсоединился вместе с Польшей и Прибалтикой, а жертвы гражданской не считались бессмысленными (как не считают в современных США бессмысленными жертвы их гражданской войны).
Прошло двадцать лет, и грянула вторая мировая. Это уже была совсем иная война. Даже беглое сравнение двух мировых войн обнаруживает ряд преимуществ этой второй мировой. Первая мировая – война на измор. Вторая ставила определенные стратегические задачи – и достигала их. Оруэлловское описание эффектов, производимых войной в тылу, - это, скорее, из арсенала первой мировой, когда многомиллионные армии, встретившись на поле боя, обнаружили, что они не в состоянии победить друг друга, и теперь уже вопрос был в том, кто кого пересидит. Кавалерия и конная артиллерия, бывшие главными родами войск в прошлом веке, уступили место пехоте, а танки и авиация еще только народились и не оказывали существенного влияния на ход военных действий. Человек с пулеметом господствовал над наступающей пехотой, а завалить трупами все пространство не получалось. Это не значит, что война была исключительно позиционной. Определенные подвижки происходили. Например, в 1915 году австро-германские войска продвинулись на восточном фронте на 300-400 километров, «бойня Нивеля» в 1917 на западном фронте отодвинула линию фронта в пользу Франции на 30-40 километров, но это был предел наступательных способностей армий первой мировой. Даже на палестинском фронте британской армии потребовался весь 1917 год, чтобы продвинуться на 120 километров. Вторая мировая была войной танков и авиации. Прорвать линию фронта было трудно, но вполне возможно. Армии двигались иногда со скоростью кавалерии прошлых веков (недаром танковые дивизии формировались на базе кавалерийских). Достаточно вспомнить немецкий поход на Сталинград и Кавказ и ответное контрнаступление советских войск. Жертв было больше (действующие армии всех стран потеряли в первую мировую 10 миллионов, а во вторую (не смотря на изобретение пенициллина) – 24 миллиона человек, но люди воевали куда с большей охотой, чем четверть века назад. Да и в тылу настроения были иные (петроградские женщины, устроившие революцию из-за увеличения цен на хлеб в 5-8 раз, очень удивились бы, если б узнали, что через двадцать пять лет они сами и их дочери будут получать в осажденном Ленинграде по 200, а временами по 125 грамм хлеба в день). В первую мировую большинстве стран не была достигнута полная мобилизация экономики на военные нужды. Наоборот, во вторую основные участники войны смогли мобилизовать основные экономические ресурсы на военные нужды. В 1914 в большинстве стран господствовали устаревшие монархические идеологические мифы, которые не воспринимались большинством населения всерьез. Идеологический характер режимов во многих странах 1939 года повлиял на характер войны и привел к значительной внутренней консолидации воюющих стран. На этом стоит остановиться подробнее. Что означал лозунг, с которым Россия вступила в войну, «За веру, царя и отчество»? В 1917 году 40% населения России составляли неправославные конфессии (в т.ч. старообрядцы), а еще до 30% людей вообще были равнодушны к религии. Для мусульманина-татарина война за православную веру против халифа правоверных должна была казаться очень уж странной, а объявить халифа «гяуром» идеологи не догадались. За Петра Первого умирали, умирали за Екатерину Великую, за Николая Первого. А вот умирать за Николая Второго никто уже не хотел. В истории царствования Николая Александровича удивительно ни то, что его свергли, а то, что он продержался у власти более 22 лет. И в феврале 1917 никто (ни один человек!) не вышел его защищать (даже если «защитники родины и престола» изобрели машину времени и проникли в 1917, они сидели как усравшиеся коты). В 1940-х. тоталитарные и безбожные режимы боролись за свое будущее и имели подавляющую поддержку населения. Далее, для русского крестьянина Босфор и Дарданеллы не были отечеством, а для поляков и евреев война стала братоубийственной, поскольку они оказались мобилизованы в противоборствующие армии. Не стала война и войной «славянства» против «германства». Болгария стала союзницей Германии, а поляки на фоне невнятных обещаний из Петербурга отнюдь не желали понимать борьбу против немецких захватчиков. В итоге в 1917-1918 гг. все страны потерпели поражение не на поле боя, а в тылу, где ситуация вышла из под контроля правящих режимов, сметенных революциями. Наоборот, во вторую мировую за редким исключением побежденные воевали до полного разгрома и потерпели поражение в результате чисто военных причин (даже в малых конфликтах, типа советско-финского, «малый» противник не сдавался, и никаких революций в тылу, опять же за редким исключением: Болгария, Румыния, не произошло; ни «угнетенные» сталинизмом советские люди, ни «порабощенные» нацизмом немцы почему-то не пошли на штурм своих режимов, а вот бедного-несчастного, радеющего только о благе народном, хорошего семьянина и богомольного Николая II свергли). Примерно та же картина наблюдалась в Австро-Венгрии, Германии, и даже во Франции и Великобритании. Франция в мае 1917 стояла на пороге революции, подобной февральской в России, а в Великобритании к началу 1916 добровольцы кончились, и пришлось вводить призыв в армию со всеми его дополнениями: отловом дезертиров и пр. Великобритания и Франция «выдержали» лишь по причине большего количества колоний и ресурсов. В первой мировой воюющие страны лишь взаимно ослабили друг друга, произошло падение уровня жизни, истребление аристократии, изменилось положение женщин, произошла структурная перестройка экономики и управления ею, обозначился масштабный социальный кризис. Вторая мировая война, по сути, подвела итог некоторых процессов, зародившихся в начале века, мир был разделен на две сферы господства сверхдержав. Были и мелкие, но важные отличия – вроде отношения к тыловым спекулянтам, но главное остается неизменным: вторая мировая война имела четкий, осознаваемый всеми результат. Первая мировая его не имела.
На западе отношение к первой мировой иное (что часто любят ставить в укор нашему обществу разного рода православные борцы, легитимисты и патриоты). Во Франции героев первой мировой чтут даже больше, чем второй. То же самое наблюдается и в Великобритании. Даже в Германии чувство вины за вторую мировую заслонило «покаяния» в развязывании первой, и она считается почти легитимной. Но это неудивительно. В 1918 французы победили. Именно победили. Победу в 1945 году Франция может назвать своей с большой долей условности. Путаница режимов, колоссальная разобщенность политических сил в 1945-1946 гг. еще в большей степени лишает Францию ощущения победы. Великобритания в 1945 году напоминала человека, которого, только что победившего на ринге, будут сейчас же резать на части. Это еще более усиливало контраст с 1918 годом, когда перед Великобританией открывались куда более радужные перспективы, чем в 1945. Главными победителями во второй мировой войне, разумеется, были СССР и США.
Прошло еще несколько десятилетий. Рухнул коммунистический режим в СССР. Революционеры вообще любят все переоценивать, а уж у нас стремление «разоблачить тайны» приобрело какой-то параноидальный характер. Солонин убеждал читателей в том, что в 1941 году советские люди только и ждали немецких «освободителей». «Избравший свободу» Резун еще ранее утверждал, что это вообще СССР напал на Германию, а она была вынуждена начать превентивную войну. Антикоммунистам всех мастей их идеологические установки настолько залепили глаза, что они элементарно не желали видеть реальности (ведь если реальность не совпадает с идеологическими установками, тем хуже для реальности). Например, если все хорошее в СССР происходило не благодаря коммунистической партии или режиму личной власти Сталина, а вопреки им, то и войну отдельные антисталинистски настроенные командиры вели «вопреки». Видимо, партизанскими отрядами, ничуть не подчиняющимися «сталинской тирании». Интересную оценку солженицынской пьесе в стихах «Пир победителей» дал М.А.Шолохов: «Что касается формы пьесы, то она беспомощна и неумна. Можно ли о трагедийных событиях писать в оперативном стиле, да еще виршами, такими примитивными и слабенькими, каких избегали в свое время даже одержимые поэтической чесоткой гимназисты былых времен! О содержании и говорить нечего. Все командиры, русские и украинец, либо законченные подлецы, либо колеблющиеся и ни во что не верящие люди. Как же при таких условиях батарея, в которой служил Солженицын, дошла до Кенигсберга? Или только персональными стараниями автора?»
Для современных защитников православия и монархии вторая мировая война не является их войной (подобно тому, как для большевиков не была их войной война 1914). У предыдущего поколения защитников монархии и православия выбор был невелик: либо помогать «преступному сталинскому режиму», либо как-нибудь замысловато поддерживать немецкое нашествие на СССР (если, конечно, они желали изобразить хоть какую-нибудь деятельность). Тем не менее, со свойственным им стремлением подменить реальность своими идеологическими верованиями, они стали осваивать и ее – в своем ключе. И побрели по современным сериалам о «великой отечественной» богомольцы и христолюбивые воины – защитники веры и престола от «тевтонской силы темной». И сам Сталин устраивает молебен о даровании победы православному воинству. У этих фильмов несчастливая судьба. Они умрут и забудутся даже раньше официальной кончины их сценаристов, которые таким образом зарабатывают себе пропуск в православный рай. Правда, до фильма о том, как русский инок Егоров и сын грузинского священника Кантария водрузили на рейхстаг православный крест, мы еще не доросли – для его создания требуется большая сила православной веры. И это на фоне беспрецедентного интереса ко второй мировой войне, когда за последние 20 лет сотни авторов-исследователей разобрали едва ли не каждую перестрелку шестилетней войны. А вот первой мировой у нас опять не везет. Попробуйте в книжном магазине (самом фешенебельном) найти книги о первой мировой войне. Есть, но их в 20-30 раз меньше, чем книг, посвященных второй. Не есть ли это косвенное подтверждение вышеозвученного тезиса о «вытеснении» памяти о той войне – самой бессмысленной в нашей истории? И ведь есть чему вытеснять. А после 1945 года ни одна из войн не вытеснила из исторической памяти Великую отечественную. Слово «ветеран» в нашей стране по прежнему означает дряхлого старца, чья молодость осталась в окопах 1941, а вовсе не молодого «чеченца» и уже немолодого «афганца» (как бы это не было обидно для них).
Но крестящиеся перед атакой красноармейцы – это сущие пустяки по сравнению с «освоением» первой мировой. Бумага все стерпит, а байты – тем более. Для антикоммунистов (от царебожников до адвокатов Керенского включительно) первая мировая – последняя их война. И они ведут войну за нее. Бессмысленность превращается в стратегическую целесообразность, гекатомбы – в героизм, братания на фронте – в предательство (причем, почему-то всегда выгодное именно неприятелю, как будто немецкие солдаты идут на братание с фигой в кармане), солдаты, которые мечтали минимум об отпуске, максимум – о дезертирстве, - в каких-то идейных комсомольцев-монархистов, и все это приправляется рассуждениями о духовной составляющей войны в духе кадета Биглера. Элементарная зависть к «правильной» войне, выигранной безбожным тоталитарным режимом, и желание «реабилитировать» «неправильную», но зато свою войну. В азарте теряется (как вообще свойственно антикоммунистам с их наивной верой в то, что все плохое в мировой истории – от коммунистов, а антикоммунистов нельзя упрекать ни в чем!) элементарное представление об исторических фактах. Вот, например, заградотряды. Они появились еще во французской армии в 1914 году, а в русской армии они введены в 1915. Маяковский еще писал об этом в поэме «150.000.000»:
...........Пули, погуще!
...........По оробелым!
...........В гущу бегущим грянь,
...........Парабеллум!
В 1917 году пришлось создавать заградотряды итальянскому командованию. Второй пример: продразверстка, введенная отнюдь не кровавыми большевиками, а царским правительством в декабре 1916 года (бездарные попытки временного правительства продолжить заготовку хлеба по принудительным ценам ни к чему не привели). И концлагеря появились еще в англо-бурскую войну, о чем антикоммунисты почему-то очень не любят говорить. Нежелание защищать кровавый сталинский режим в 1941 удачно гармонирует с массовой сдачей в плен в годы первой мировой. В 1914 попало в плен 372 тысячи, в 1915 – 2005 тысяч, в 1916 – 1799 тысяч, в 1917 – 918 тысяч. Всего – 5094 тысячи. А ведь ни в 1915, ни в 1916 не было знаменитых «котлов» 1941-го. Это в два раза больше количества погибших (можно себе представить, что говорили бы о РККА, если бы сдалось в 2 раза больше числа погибших). Что для коммуниста – смерть, для монархиста – особая форма патриотизма? Для сравнения во французской армии в те же годы сдалось в плен в три раза меньше погибших, а в германской – в два раза меньше. А известная история песни «Священная война»? В 1990-е годы в некоторых СМИ авторство «Священной войны» стали приписывать провинциальному учителю словесности А.А.Боде (1865—1939), относя время написания песни к Первой мировой войне, а Лебедева-Кумача обвиняя в плагиате. После одной из таких публикаций состоялся суд, который признал сведения о плагиате «не соответствующими действительности и порочащими честь, достоинство, деловую репутацию автора песни „Священная война“ В. И. Лебедева-Кумача» и указал, что «автором текста песни „Священная война“ является В. И. Лебедев-Кумач».
Но что такое суд для идеолога?
На примере «освоения» православной идеологией первой мировой войны видно, как современные борцы за «святую русь» конструируют прошлое, удаляя из него то, что им не правится, и дорисовывая то, что хочется там видеть. Это механическое перенесение реалий 1945 года в 1917 даром не проходит. Если вся страна – от последнего крестьянина до высших сановников в едином порыве работала по принципу «все для фронта, все для победы», если краснознаменные (то есть, тьфу, белознаменные… то есть, тьфу…) дивизии бросались в бой и ни о чем ином не мечтали, как водрузить императорский штандарт на рейхстаг, остается совершенно непонятным, откуда вообще взялась революция? Не иначе марсиане какие-то прилетели на деньги германского генштаба. Здесь опять перенос. Переносится немецкое сознание 1920-х гг. – сознание побежденной страны, которой нанесли «удар ножом в спину», но страны, желающей взять реванш (точно также, как жило желанием реванша французское общество в 1871-1913 гг). Но вот заковырка: советское общество 1920-х или 1930-х гг. не видело себя побежденным. Менталитет был иной. Совсем иные проблемы волновали наше общество. А понимание природы первой мировой (империалистической) войны именно в советских источниках тех лет было наиболее объективным и наиболее близким к современному научному видению тех событий. Не как «мученический венец» (любимое украшение православных идеологов) и не как «борьбу атлантических демократий против кайзеровского тоталитаризма» (маразм крепчал), а как результат трагического стечения обстоятельств политического и экономического соперничества крупнейших стран мира (прежде всего, Великобритании и Германии) и переоценки всеми участниками своих способностей. Это был шаг в неизведанное. И мощный катализатор развития – единственно хорошее, что можно сказать об этой войне.
Переубедить идеологов невозможно, но мне бы очень хотелось устроить им встречу с их прапрадедами («мы из прошлого!»), чтобы они вышли из могил и рассказали им, какое это дерьмо – империалистическая война. Только ведь современные хомячки разбегутся. Идеология боится встретиться с историей. Это ведь можно посылать других на третью мировую войну, как делает ярый муж Всеволод Чаплин, а встречаться с жертвами первой мировой… нет, нельзя.
 |
||
Форум портала "Наука и религии мира" |
||