ОСЕВОЕ ВРЕМЯ РЕЛИГИЙ Булат Владимир Владимирович

[ladimir]

Таким образом, вполне ортодоксальное христианство может без всякого для себя ущерба вообще отказаться от ветхого завета – это ничуть не повлияет ни на его догматы, ни на картину мира в представлении христиан. Правда, в никейском символе содержится ссылка на писания. Однако – что интересно – эти писания никак не обозначаются – ни этнически, ни теологически. Причем, предсказания пришествия в мир «бога-спасителя» неоднократно встречаются в античной литературе в период возникновения христианства. Например, в «Буколиках» Вергилия:

ЭКЛОГА IV
Музы Сицилии, петь начинаем важнее предметы!
Заросли милы не всем, не всем тамариск низкорослый.
Лес воспоем, но и лес пусть консула будет достоин.
Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,
Сызнова ныне времен зачинается строй величавый,
Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство.
Снова с высоких небес посылается новое племя.
К новорождённому будь благосклонна, с которым на смену
Роду железному род золотой по земле расселится
Дева Луцина! Уже Аполлон твой над миром владыка.
При консулате твоем тот век благодатный настанет,
О Поллион! – и пойдут чередою великие годы.
Если в правленье твое преступленья не вовсе исчезнут,
То обессилят и мир от всечасного страха избавят.
Жить ему жизнью богов, он увидит богов и героев
Сонмы, они же его увидят к себе приобщенным.
Будет он миром владеть, успокоенным доблестью отчей.
Мальчик, в подарок тебе земля, не возделана вовсе,
Лучших первин принесет, с плющом блуждающий баккар
Перемешав и цветы колокассий с аканфом веселым.
Сами домой понесут молоком отягченное вымя
Козы, и грозные львы стадам уже страшны не будут.
Будет сама колыбель услаждать тебя щедро цветами.
Сгинет навеки змея, и трава с предательским ядом
Сгинет, но будет расти повсеместно аммом ассирийский.
А как научишься ты читать про доблесть героев
И про деянья отца, познавать, что есть добродетель,
Колосом нежным уже понемногу поля зажелтеют,
И с невозделанных лоз повиснут алые гроздья;
Дуб с его крепкой корой засочится медом росистым.
Все же толика еще сохранится прежних пороков
И повелит на судах Фетиду испытывать, грады
Поясом стен окружать и землю взрезать бороздами
Явится новый Тифис и Арго, судно героев
Избранных. Боле того: возникнут и новые войны,
И на троянцев опять Ахилл будет послан великий.
После же, мужем когда тебя сделает возраст окрепший,
Море покинут гребцы, и плавучие сосны не будут
Мену товаров вести – все всюду земля обеспечит.
Почва не будет страдать от мотыг, от серпа – виноградник;
Освободит и волов от ярма хлебопашец могучий;
Шерсть не будет хитро различной морочить окраской, -
Сам, по желанью, баран то в пурпур нежно-багряный,
То в золотистый шафран руно перекрашивать будет,
И добровольно в полях багрянец ягнят принарядит.
«Мчитесь, благие века!» – сказали своим веретенам
С твердою волей судеб извечно согласные Парки.
К почестям высшим гряди - тогда уже время наступит, -
Отпрыск богов дорогой, Юпитера высшего племя!
Мир обозри, что плывет под громадою выгнутой свода,
Земли, просторы морей обозри и высокое небо.
Все обозри, что вокруг веселится грядущему веку,
Лишь бы последнюю часть не утратил я длительной жизни,
Лишь бы твои прославить дела мне достало дыханья
Не победить бы меня ни фракийцу Орфею, ни Лину,
Если и матерью тот, а этот отцом был обучен -
Каллиопеей Орфей, а Лин Аполлоном прекрасным
Даже и Пан, пред аркадским судом со мной состязаясь,
Даже и Пан пред аркадским судом пораженье признал бы.
Мальчик, мать узнавай и ей начинай улыбаться, -
Десять месяцев ей принесли страданий немало.
Мальчик, того, кто не знал родительской нежной улыбки,
Трапезой бог не почтит, не допустит на ложе богиня.

Христианские писатели видели в этой эклоге пророчество о рождении Христа, и на ней главным образом основана распространенная в средние века вера в Вергилия как в волшебника. При этом следует помнить, что синкретизация верований была процессом всеобъемлющим, и затрагивала не только процесс соединения религии и религии, но и заимствования из «нерелигиозных» источников – фольклора, художественной литературы и др. Вообще, с научной т.з., нельзя делить культуру на «духовную» и «светскую», возводя между ними совершенно непроходимые стены – в реальности этого не наблюдается, наоборот, очевиден единый «плавильный котел», где происходят самые причудливые реакции. В ветхом завете содержится ряд совершенно сказочных сюжетов (в прямом смысле слова «сказка»), например, сказочный сюжет о Самсоне, чья сила содержится в его волосах (почти точное совпадение по сюжету со славянскими сказками о Кащее Бессмертном, чья жизнь (иголка) содержится в яйце, в утке, в зайце, в сундуке, на дубе, на острове в море-океане; правда, в ветхозаветном варианте сказка рассказана от лица самого Кащея – отсюда острое желание реванша в завершающей сцене). Существует целая школа библеистики, которая пытается дать самым фантастическим чудесам (остановка солнца по молитве Иисуса Навина, воскрешение мертвых в евангелиях и т.д.) вполне правдоподобные объяснения, не противоречащие научному представлению о природе. Однако, эта метода возлагает на них бремя доказательства реальности также и любых других сказочных сюжетов, в т.ч. самоходной печи и говорящей щуки из сказки о Емеле, и если самоходная печь может быть интерпретирована как преломление в народном сознании образа первых паровозов, говорящая щука требует гораздо более изощренной апологетики.

Это очень показательно, если мы хотим понять процессы формирования новых религий в эллинистическом ареале в последние века до н.э. и первые века н.э. Синкретизация была нормой. К примеру, монотеистический иудаизм, появившийся в V веке до н.э., немыслим без влияния зороастризма, зороастризм же эллинистических и последующих времен – от синкретических форм парфянской эпохи до классического варианта сасанидской эпохи испытывал сильное влияние греческой философии, а многие маргинальные его формы несут на себе отпечаток буддийского влияния (манихейство).

Зороастризм по праву следует считать первой пророческой и монотеистической религией в истории человечества. Дата и место жизни Ашо Спитамы Заратуштры точно не установлены. Различные исследователи датируют жизнь Заратуштры в период от начала II тысячелетия до н. э. до VI века до н. э. Современные зороастрийцы ведут летосчисление по календарю «фасли» от года принятия царём Виштаспой зороастризма от самого Заратуштры и считают, что это событие произошло в 1738 году до н. э. Однако, как мы уже обнаружили на примере других религий, здесь типичное удревнение религиозной традиции, не подкрепленное никакими источниками, и в реальности зороастризм не старше 600 года до н.э. Другие гипотезы поселяют Заратуштру в современной Средней Азии, где в IX-VII вв. до н.э. существовало довольно обширное государство – Арьйошайана (Арьянам-Вайджо) (История Древнего мира. М.,1989, Кн 1, с 397-400). На карте 700 года до н.э. темно-красной линией показаны предполагаемые границы Арьйошайаны:


В конце жизни он был убит кочевниками-хионитами (хьяуна), разгромившими Арьйошайану. Вскоре после гибели Заратуштры часть его учеников переселилась в Мидию и обратила в свою веру одно из мидийских племен – магов. «Первая вера» — традиционный эпитет Мазда Ясны – самоназвания зороастризма. Проповедь Заратуштры носила ярко выраженный этический характер, осуждала несправедливое насилие, восхваляла мир между людьми, честность и созидательный труд, а так же утверждала веру в единого бога. Критике подвергались современные пророку ценности и практика кавиев — традиционных вождей арийских племён, совмещавших жреческие и политические функции. Заратуштра говорил о фундаментальной, онтологической оппозиции добра и зла, по этой причине зороастризм называют первой дуалистической религией, послужившей основой развитию позднейших дуалистических учений и дуалистических элементов других религий. Все явления мира представляются в зороастризме в виде борьбы двух изначальных сил — добра и зла, бога Ахура-Мазды и злого демона Анхра-Майнью. Ахура-Мазда в Конце Времён победит Анхра-Майнью (и здесь мы уже можем наблюдать т.н. «смысл истории» - т.е. представление о генеральном направлении развития исторических событий (прогрессе), которое библеисты почему-то приписывают исключительно иудаизму и христианству). Монотеистический характер зороастризма несомненен:
Ты, Мазда, - я это исповедаю -
Есть творец и источник всякого бытия,
Отец праведного духа,
Истинным наитием я познаю тебя,
Творца святого Аши,
Тебя, Господа мира и всех дел его.
(Ясна. 31:8)
Кто, как не ты, Ахура,
Удерживает и от падения небесные силы,
Кто хранит воды и растения,
Кто дал ветрами облакам силу и скорость движения,
Кто, как не ты, виновник мысли, разума,
Скрытого во всем этом, во всех явлениях мира.
(Ясна. 43:4)
Скажи мне, кто этот великий художник,
Кто дал нам свети тьму, сони бодрствование,
Дни и ночи? Кто одарил нас, вместе с тем,
И разумом для постижения законов жизни?
Кто вложил в нас любовь и связал людей узами живой привязанности?
Ты – единственный источник всякого блага.
(Ясна. 43:4)
Я изрек то слово
Чрез которое создана Вселенная.
Доныне продолжают уста мои
Произносить это мощное слово.
(Ясна. 28:2)
Зороастрийцы не считают Анхра-Майнью божеством, поэтому зороастризм иногда называют асимметричным дуализмом. При этом человек, согласно зороастрийским верованиям, изначально свободен – т.е. лично способен выбирать между добром и злом. Зороастрийцы видят смысл своего существования не столько в личном спасении, сколько в победе сил добра над силами зла. Жизнь в материальном мире, в глазах зороастрийцев, не испытание, а сражение с силами зла, которое человеческие души добровольно избрали до воплощения. В отличие от дуализма гностиков и манихеев, зороастрийский дуализм не отождествляет зло с материей и не противопоставляет ей дух. Если первые стремятся освободить из объятий материи свои души («частицы света»), то зороастрийцы считают земной мир лучшим из двух миров, который был изначально сотворён святым. По этим причинам в зороастризме нет аскетических практик, направленных на угнетение тела, ограничений в питании в виде постов, обетов воздержания и безбрачия, отшельничества, монастырей. Победа над силами зла достигается через совершение благих дел и соблюдение ряда нравственных правил. Три основные добродетели: благие мысли, благие слова и благие дела (хумата, хухта, хвартша). Каждый человек в состоянии определить, что есть добро и что есть зло при помощи совести (чиста):
Выбор невозможен без свободной воли:
Когда твоею властию и в твоей мудрости
Ты одевал душу ее собственным телом,
Тогда ты даровал деяния и закон,
Дабы каждый избирал в полной свободе своей воли.
(Ясна. 31:11)
Каждый должен участвовать в борьбе против Анхра-Майнью и всех его прислужников (в этой борьбе вместе с людьми участвуют ангелы Ахура-Мазды). На этом основании зороастрийцы уничтожали всех храфстра — «омерзительных» животных — хищников, жаб, скорпионов и пр., якобы созданных Анхра-Майнью. Спасается только тот, чьи добродетели (подуманное, сказанное и сделанное) превышают злодеяния (злые поступки, слова и мысли — дужмата, дужухта, дужвартшта). Важным условием жизни любого зороастрийца является соблюдение ритуальной чистоты, которая может быть нарушена соприкосновением с оскверняющими предметами или людьми, болезнью, злыми мыслями, словами или делами. Наибольшей оскверняющей силой обладают трупы людей и благих творений. К ним запрещено прикасаться и даже не рекомендуется на них смотреть. Люди, подвергшиеся осквернению, должны пройти сложные обряды очищения. Наибольшими грехами считаются: сжигание трупа на огне, анальный секс, осквернение или тушение священного огня, убийство мобеда или праведника. По представлениям зороастрийцев, с рассветом третьего дня после смерти человека его душа отделяется от тела и отправляется к Мосту Чинвад, Мосту Разделения (Мосту Решения), ведущему на небеса (в «Дом песен»). У моста над душой происходит посмертный суд, в котором со стороны сил добра выступают язаты: Сраоша, Митра и Рашну. Суд проходит в форме состязания между силами добра и зла. Силы зла приводят список злых дел человека, доказывая, своё право забрать его в ад. Силы добра приводят список благих дел, совершённых человеком, чтобы спасти его душу. Если добрые дела человека хотя бы на волосок перевесили злые, душа попадает в «Дом песен». Если перевесили злые дела, душу утаскивает в ад дэв Визареша. Если благих дел человека недостаточно для его спасения, то язаты выделяют часть добрых дел из каждой выполненной бехдинами обязанности. У моста Чинвад души умерших встречают Даэну — свою веру. Праведникам она представляется в виде прекрасной девушки, помогающей перейти мост, негодяям она встречается в виде страшной ведьмы, сталкивающей их с моста. Те, кто упадут с моста, ввергаются в ад. Зороастрийцы верят, что в мир должны прийти 3 саошьянта (спасителя). Первые два саошьянта должны будут восстановить учение, данное Заратуштрой. В конце времён, перед последней битвой придёт последний саошьянт. В результате битвы Ариман и все силы зла будут разбиты, ад будет разрушен, все мёртвые – праведники и грешники, воскреснут для последнего суда в виде испытания огнём (огненной ордалии). Воскресшие пройдут через поток расплавленного металла, в котором сгорят остатки зла и несовершенства. Праведным испытание покажется купанием в парном молоке, а нечестивые сгорят. После последнего суда мир навечно вернётся к своему изначальному совершенству.

Если вернуться к вопросу об историческом мироощущении зороастризма, то оно совершенно явно и имеет законченную форму. Согласно «Авесте», существуют три эпохи в истории вселенского противоборства добра и зла, изначальных сил творения (Ахура-Мазды и Ангро-Майнью): золотой век, царство первочеловека и культурного героя Йимы сменяется эпохой ожесточённой борь¬бы между духами добра и зла и их приверженцами на земле; эта борьба закончится мировой катастрофой; пе¬ред концом света наступит чудовищ¬ная зима, вырвется из пут дракон Ажи-Дахаки, мир погибнет в огне, но затем возродится в изначальном состоянии (эсхатологические представления в ранней «Авесте» близки другим индоевропейским традициям, особенно германо-скандинавской). По истории вселенной, разработан¬ной жрецами эпохи Сасанидов в поздней «Авесте» и в «Бундахишне», первые три тысячелетия мир пребывал в идеальном духовном состоянии: царство света и Ахура-Мазда на небесах были отде¬лены от царства тьмы и Ангро-Майнью) в преисподней; они сосуществовали, не сталкиваясь друг с другом. Тогда же Ахура-Мазда создал семерых небожителей Амеша Спента (Спента Манью, Воху Мана, Аша Вахишта, Хшатра Вайрья, Армайти, Арметат и Аурвайт – которые являются старшими ангелами зороастризма, а также персонализацией определенных принципов – соответственно Святой Дух (творческая ипостась Ахура-Мазды), Благая Мысль, Истина, Царство Божие, Благочестие, Бессмертие и Здравие (Мифы народов мира. М.,1991, Т 1, с 67); помимо этого старшего разряда ангелов существуют также низшие ангелы – язаты, некогда бывшие богами иранского пантеона до зороастризма: Митра, Веретрагна, Ардвисура Анахита, Мах и другие). Ангро-Майнью, обнаружив царство света, возненавидел его и захотел уничто¬жить, но всеведущий Ахура-Мазда священ¬ным словом привёл в оцепенение ду¬ха зла. В начале второго трёхтысячелетнего цикла Ахура-Мазда создал духовную сущность (фраваши) Заратуштры, по¬местив её в ствол древа жизни хаомы, и сотворил весь материальный мир, разместившийся между царства¬ми света и тьмы, в т.ч. первобыка и первочеловека, которым в поздней традиции оказывается уже не Иима, а Гайомарт. На земле утвердился золотой век. В третьем трёхтысячелетнем перио¬де Ангро-Майнью и сотворённые им дэвы начали борьбу против Ахура-Мазды и царства света; он убил первобыка и Гайомарта, но из их семени произошли животные и первая человеческая пара (Мартйа и Мартйанаг). В последнем, четвёртом цикле Заратуштра получает телесное воплощение и пе-риодически возрождается на земле в облике саошйантов — «спасителей мира». Последний цикл завершается победой добра над злом, воскресением из мёртвых и страшным судом, вер¬шимым Ахура-Маздой: праведники обретут вечное блаженство на земле, греш¬ники — вечные муки в преисподней:
Он разума глазами
Окинет все творенья
Без безобразной Лжи,
Весь мир увидит плотский
Глазами благодати,
И сделает бессмертным
Взгляд этот плотский мир.
(Яшт 19:93).
В зороастризме очевидна тенденция к историзации мифологического прошлого, наделению хронологических эр особы¬ми значениями этического порядка. В поздней «Авесте» многообразные взаимоисключающие схемы священ¬ной истории сведены в канон — от первочеловека (Гайомарта) до саошйанта (эсхатологического спасителя). Первочеловек в начале необратимого исторического цикла предвосхищал, а саошйант в конце его повторял образ и функции Заратуштры, занимавшего место в центре мирового времени и мирового пространства. Судя по сообщениям ранних греческих авторов (Ксанфа Лидийского, Феопомпа, Евдокса и др.) о том, что Зороастр жил за 6000 лет до Платона или за 5000 лет до Троянской войны, а также о двух Зороастрах, канон «от Гайомарта до саошйанта» стал известен грекам не позже V века до н. э. Однако этот канон не вытеснил других исторических мифов: в «Яште» (XIII) Заратуштра помещён не в сере¬дине мирового цикла, а в его начале; по «Хом-яшту», вселенская история, напротив, завершалась появлением Заратуштры. Детально разработан¬ная историософия была сразу и источ¬ником, и конечным продуктом вторич¬ного мифотворчества на заключи¬тельных этапах развития зороастризма. Наряду со священной историей вселенской борьбы добра и зла зороастризм со¬держит легендарную историю, повест¬вующую о смене поколений земных властителей. Владыку золотого века Ииму (Джамшида) одолевает трёх¬главый дракон Ажи-Дахака (Зах-хак), побеждённого распиливают по¬полам. Герой третьего поколения Траэтаона (Феридун) побеждает дра¬кона. Подобные мифологические цик¬лы известны в хеттской, вавилонской, греческой и других мифологиях. В ве¬дийской мифологии трёхглавого мон¬стра также убивает «третий» герой Трата: третий (по счёту) побеждает тройственного (по природе). Став владыкой мира, Траэтаона делит землю между тремя своими сыновьями: согласно поздним источ¬никам и «Шахнаме», Сельм получа¬ет западные страны (Рум), Тур, родоначальник туранцев — Восток, Иредж, младший и наиболее достой¬ный сын — Иран. Завистли¬вые старшие братья идут войной на младшего и убивают его. Дальнейшая легендарная история — история борь¬бы иранцев во главе с праведными царями — Кейянидами, богатырями Рустамом, Исфандияром и другими и их врагов — туранцев во главе с Афрасиабом, хионитов во главе с Арджаспом и т.д. При этом в одной только «Авесте» изложено не менее четырёх различных вариантов леген¬дарной истории и трёх систем хроно¬логии; один и тот же «Яшт» (XIX) описывает и тщетные попытки Афрасиаба-Франграсйана завладеть фарном (нимбом — символом царской вла¬сти), и представляет его обладателем фарна. Таким образом, когда христианские и иудейские богословы заявляют о том, что историческое сознание – исключительная прерогатива библейской традиции, будем думать, что это лишь по незнанию и отсутствию элементарного любопытства.

В трактате «Бундахишн» («Сотворение основы»), окончательно оформленном между IX и XVI веками н.э. (последнюю версию оформил «в день Фравардин месяца Амордад года 936 Йездигерда, царя царей из рода Ахура-Мазды, (этот список) написал я, слуга веры, сын хербеда, Асдин Кака Дханпал Лахмидар Бахрам Лахмидар мобед Камдин Зардушт мобед Хормаздйар хербед Рамйяр, с рукописи учителя Пешотан Рам Камдин Шахрияра» (Бундахишн. XXXIV)), содержится наиболее полная хронология всемирной истории в интерпретации зороастризма:
1 год сотворение мира. Рождение Ахура-Мазды и Ангро-Майнью.
Период духовного состояния, когда творения были немысляшие, неподвижные и неосязаемые.
3000 царствование Рака.
4000 царствование Льва.
5000 царствование Девы.
6000 царствование Весов. Ангро-Майнью вторгся в мир.
6030 Ангро-Майнью убил Гайомарта.
6070 из семени Гайомарта выросло растение ревень.
6085 растение ревень превратилось в Машйа и Машйане – брата и сестру потомков Гайомарта. Из-за того, что они явились в мир сросшимися, нельзя было судить о том, сколько у них душ – одна или две.
6235 Машйа и Машйане стали мужем и женой. Сначала они признавали главенство Ахура-Мазды в мире и назывались «лучшими из рождений Спандармат», т.е. выступали лучшими порождениями благочестия. Затем в них вошел дух противоречия, и они объявили Ангро-Майнью творцом миропорядка, за что и поныне пребывают в аду, откуда выйдут только после страшного суда. Сначала Машйа и Машйане питались одной водой, но затем, развращаемые злым духом, перешли на козье молоко, потом убили овна, развели огонь трением двух пород дерева и изжарили мясо. Из шкуры овна они сделали одежду. Машйа в знак поклонения демонам вылил молоко на север, запретную сторону света ортодоксального зороастризма (в этом жесте, видимо, отразились древнейшие «языческие» ритуалы: древние иранские племена почитали север). Падение Машйа и Машйане завершилось познанием таинств супружества. Своих первенцев Машйа и Машйане съели. Остальных детей спасло вмешательство Ахура-Мазды. От потомков Машйа и Машйане населился весь обитаемый мир, причем помимо обычных людей Машйа и Машйане создали и монстров с ушами или глазами на груди, хвостатых, волосатых и т. д.
6328 начало царствования Хошанга.
6368 начало царствования Тахмурупа.
6398 начало царствования Йимы.
7000 царствование Скорпиона. Правление Адждахака.
8000 царствование Стрельца. Правление Феридуна.
8500 начало правления Манушчихра.
8620 начало правления Узава, сына Тахмаспа.
8625 начало правления Кай Кавада
8640 начало правления Кай Кавуса
8515 Кай Кавус отправился на небо и вернулся назад.
8590 начало правления Кай Хосрова.
8650 начало правления Кай Лохраспа.
8770 начало правления Кай Виштаспа.
8800 принятие Кай Виштаспом зороастризма.
8890 начало правления Вахмана, сына Спендада.
9002 начало правления Хумай, дочери Вахмана.
9032 начало правления Дарая, сына Чихразад, дочери Вахмана.
9044 начало правления Дарая, сына Дарая.
9058 начало правления Искандера Румийского.
9072 смерть Искандера Румийского.
Аршакиды правили 284 года, Сасаниды – 460 лет.

Подобно ветхозаветной хронологии, более древняя часть зороастрийской хронологии тонет в мифологических образах, а более близкая к нам имеет ряд очевидных анахронизмов. Царствования Рака, Льва, Девы и т.д. – естественно астрологические символы эпох, и приход в мир, созданный Ахура-Маздой, его злого брата-близнеца Ангро-Майнью вполне естественно происходит в период Весов, символизирующих равновесие между началами. «Грехопадение» Машйа и Машйаны схоже с историей Адама и Евы (что вполне естественно, учитывая влияние зороастризма на составителей ветхого завета) в истории о сакральном непослушании и в том, что грехопадение сопровождается соитием между ними (впрочем, миф о сакральной паре перволюдей имеет широкое распространение, и не ограничивается лишь зороастризмом и иудаизмом, но дело здесь в схожей интерпретации данного сюжета). Принятие зороастризма датируется тремя поколениями до царствования Дарая, под которым подразумевается, несомненно, Дарий I (522-486 годы до н.э.), что вполне совпадает с датировкой появления зороастризма около 600 года до н.э. Кай Кавад, Кай Кавус, Кай Хосров и Кай Виштаспа, вероятнее всего, правили в арийских царствах Средней Азии (их образы дошли в фольклорной и исторической традиции до Фирдоуси – автора Шахнаме). Дарай I правит всего 12 лет вместо 36 в реальной истории. Образ его сына, согласно Бундахишну, Дарая, сына Дарая может быть связан с историческим Дарием III Кодоманом, поскольку сразу же за ним следует правление Искандера Румийского (Александра Македонского). Из хронологии выпадает период 486-336 – т.е. 150 лет. Дарий III Кодоман правил не 14, а всего 6 лет, а если к дате смерти Александра Македонского (323 год до н.э.) прибавить 14 лет, получаем 337 год – дату, почти совпадающую с датой смерти (336 год до н.э.) Филиппа II – его отца. Таким образом, если 9072 год зороастрийской хронологии соответствует 323 году до н.э., сотворение мира и рождение близнецов Ахура-Мазды и Ангро-Майнью приходится на 9395 год до н.э. (ранний мезолит), однако, реальная материальная жизнь началась на 3000 лет позже – в 6395 году до н.э. (на заре неолита), а сакральная пара Машйа и Машйана родились из ревеня в 3325 году до н.э. (период энеолита) и совершили грехопадение, заодно породив последующих людей, в 3160 году до н.э. Датировки правления парфянских Аршакидов столь же приблизительны. Эта династия правила Ираном с 248 года до н.э. по 227 год н.э. – т.е. 474 года, а не 284. Датировка династии Сасанидов почти совпадает с реальностью – 460 (в реальности 424 года). Естественно, как и в случае ветхозаветной хронологии, настроенный фундаменталистически историк-зороастриец рискует создать на базе «абсолютно достоверной» хронологии Бундахишна хронологию всемирной истории, совершенно не вяжущуюся с реальностью. Не стоит также забывать, что автора Бундахишна отделяло от эпохи Искандара Румийского более 1000 лет, а автора Пятикнижия от описываемых событий – 900 лет.

[ladimir]

Интересен также ряд зороастрийских обрядов. Обряд принятия зороастризма — сэдрэ пуши (перс. букв. «одевание рубахи») или навджот (букв. новое рождение), который проводится мобедом. Во время обряда принимающий веру человек произносит зороастрийский символ веры, молитву Фраваран, надевает священную рубаху сэдрэ (судрэ) и повязывает священный пояс кушти. Обряд проводится обычно по достижении ребёнком совершеннолетия (15 лет), но может проводиться в более раннем возрасте, но не ранее, чем ребёнок сможет сам произнести символ веры и повязать пояс. При принятии зороастризма новообращённым в зрелом возрасте необходимо чтобы человек находился в здравом уме, не был наркозависим и не совершал неискупимых грехов. Будущий прозелит должен находиться в контакте с наставником не менее одного года до прохождения сэдрэ пуши. В это время он должен пройти обучение у мобедов или бехдинов. Обряд гахи — ежедневное пятикратное чтение молитв, названных по именам периодов в сутках – гахов. Обряд празднования Новруза — главный зороастрийский праздник, новый год. Новруз празднуется в день весеннего равноденствия. Началом нового года считается первый восход Солнца после астрономического равноденствия. Новруз, который впоследствии перешел из зороастризма в ислам, символизирует победу добра над злом и возрождение совершенного мира в конце времён. Обряд погребения — традиционным способом погребения у зороастрийцев является выставление. Труп оставляется на открытом, специально подготовленном месте или в специальном сооружении — «дахме» — для утилизации птицами и собаками. Такой обычай объясняется тем, что зороастрийцы не испытывают к трупу никакого почтения. По представлениям зороастрийцев труп — это не человек, а оскверняющая материя, символ временной победы Аримана в земном мире. Падъяб — ритуал омовения. Полное омовение (от головы до ног) совершается перед совершением важных ритуалов, утром после пробуждения, после отправления большой нужды, после потери ритуальной чистоты в результате контакта с рвотными массами, кровью, семенем, мочой, калом. Частичное омовение (руки, лицо) совершается перед приёмом пищи, после отправления малой нужды. Дрон — ритуал приготовления и освящения мобедом дрона – ритуального хлеба для зороастрийского причастия.

Невооруженным глазом заметны поразительные совпадения многих верований, представлений и обрядов зороастризма с аналогичными характеристиками иудаизма и христианства. Даже идеальность, духовность, принципиальная нематериальность Яхве в иудаизме позаимствована из зороастризма. Зороастрийский верховный бог – Ахура Мазда и ангелы не имеют зрительного образа, представлены абстрактно и имеют лишь свои ипостаси (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 77) (только Ардви-Сура-Анахита представлена в антропоморфном образе):
Явилась Ардви-Сура
Прекрасной юной девой,
Могучею и стройной,
Высокой и прямой,
Блестящей, родовитой,
Вкруг голеней обвитой
Тесьмою золотой.
(Яшт. 5. 64)
Остальные младшие боги и ангелы в зороастризме имеют лишь символы, которые иногда являются зооморфными образами (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 151) – что опять же характерно для иудаистической эстетики (четыре животных в видении пророка Иезекииля (Книга пророка Иезекииля 1:4-11)). Символом Митры был египетский солнечный диск с крыльями, а символом Ахура-Мазды – крылья или крылатое существо (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 46). Впоследствии на парфянских монетах встречается множество изображений животных, видимо также символизировавших зороастрийских ангелов (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 151). Причем хронологически зороастрийские верования и представления первичнее иудаистических. Впрочем, не стоит думать, что зороастризм не претерпел внутренней эволюции. В его истории четко выделяются два периода: ахеменидский и сасанидский, а также промежуточная эллинистическо-парфянская эпоха. Есть все основания полагать, что зороастризм ахеменидской эпохи отличался от классического зороастризма времени Сасанидов. Текст Авесты в полной редакции делится на четыре части: Ясна (от авест. йаз — «почитать», «поклоняться»; йашт, т.е. «моление», «ритуал»; тадж. чашн — «праздник» - молитвенные песнопения) включает молитвы, произносимые при жертвоприношениях и богослужении, восхваления и литургические обращения к божествам. Ясна состоит из 72 глав, именуемых «ха» (авест. хаити, хатай), в том числе 17 глав так называемых гат (тадж. гах — «музыкальный такт», «песня»), считающихся наиболее древней частью Авесты, хотя по содержанию некоторые яшты, возможно, древнее гат); Висперед («Все владыки» или «Гении благих существ» - литургические воззвания к разным богам), читаемый обычно во время празднования гахамбаров и в Ноу-руз, содержит молитвенные песнопения (типа акафиста), состоит обычно из 24 глав, именуемых «карде» (от авест. керети); число глав в разных рукописях колеблется, по содержанию примыкает к «Ясне», Вендидад (свод религиозных и юридических предписаний, примерный перевод – «Кодекс против дэвов»), текст которого состоит из 22 глав (афгард) и представляет собой диалоги между Заратуштрой и Ахура-Маздой, предписания о поддержании ритуальной чистоты (наряду с нарушением женской чистоты, признается тяжким грехом ранение собаки и дача ей неподходящей пищи), об искуплении греха и различные культовые указания; Яшты («почитание», «восхваление», от авест. йаз — «почитать») — хвалебные гимны, 22 песнопения, посвященные различным зороастрийским божествам, содержат особенно много мифологических элементов. Есть определенные совпадения в тексте религиозных гимнов Ригведы – первого известного памятника индийской литературы, относящегося к XII-Х векам до н. э., и гимнов, содержащихся в Яшт. Знаменитый напиток хаома, который используют последователи зороастризма, у индийцев называется сома. Более того, и в том и другом случае, речь идет о божествах Хаоме и Соме, призванных служить людям. Древнейшая часть Авесты — гаты (гимны) представляют собой часть Ясны. Составление их приписывается самому Заратустре. В отличие от гат, остальные части Авесты называют Младшей Авестой. Текст Авесты на древнеперсидском языке именуется «Садэ» - «чистая». Авеста на древнеперсидском с переводом на среднеперсидский и комментариями именуется Зенд-Авеста (от ср.-перс. Zand — комментарий). История создания текстов Авесты остается во многом неясной, можно лишь предполагать, что в селевкидское и раннепарфянское время еще не существовало современного письменного канона Авесты. В зороастрийских общинах сохранялись и редактировались лишь Ясна и отдельные Яшты. Их анализ позволяет обнаружить явный синкретизм, присущий тому времени. Первая кодификация Авесты была произведена при Аршакидах в I веке н.э., которые таким образом стремились укрепить свою политическую власть с помощью религии. Вторая кодификация и первый перевод (пехлевийский) были осуществлены при Сасанидах в III веке, также по политическим соображениям. При Сасанидах Авеста составляла уже 348 глав, сведенных в 21 книгу. («Авеста в русских переводах» (1861 - 1996) / Сост., общая редакция, примечания, справочный раздел И.В. Рак. – СПб; Журнал «Нева» - РХГИ, 1997). Учитывая факт острой борьбы в Сасанидскую эпоху ортодоксального зороастризма с различными ересями (от зурванизма до манихейства и маздакизма), можно предположить, что в ахеменидскую эпоху не было еще такой четкости верований, и они могли перекликаться с теми взглядами, которые позже заклеймили как еретические. Однако, основные идеи зороастризма сформулированы именно в начале его существования, что позволило ему с самого начала – VI века до н.э. – быть полноценной и адекватной самой себе религией (в этом убеждает Антидэвовская надпись Дария). Отсутствие первоначальной четкой кодификации священных текстов представляется существенным недостатком только с т.з. на религию как на некую тайную «подпольную» организацию, чьи адепты не связаны друг с другом ничем, кроме «священного текста», к которому в этих условиях предъявляются повышенные требования быть главным агитатором и организатором общин верующих (т.е. с т.з. сектантского подхода к оформлению религии). Зороастризм ахеменидского времени, по понятным причинам, в этом не нуждался. При этом зороастризм Ахеменидов был более пластичен, мог восприниматься другими народами и влиять на их верования (что видно на примере евреев, армян, малоазиатов). Затем, в качестве реакции на эллинизацию (почти как и в случае иудаизма), появились свои «фарисеи», которые попытались «очистить» «благую веру» и образ жизни верующих от всех инородных влияний. В отличие от непрочного Хасмонейского государства евреев, возрожденный Иран Сасанидов выдержал геополитическое давление соседних цивилизаций. А последующие события – особенно массовое распространение прозелитических религий в III веке уже нашей эры – подсказали зороастрийскому руководству единственно правильный выход: объявить зороастризм этноцентрической религией. Тем самым ставился заслон на попытках внедрения прозелитических иностранных религиозных учений, иранцы становились избранным народом Ахура-Мазды (подобная концепция высказывалась, несомненно, и ранее, но не играла такой роли в зороастрийском вероучении). И если бы не арабо-мусульманское завоевание, зороастрийский Иран вполне мог дожить сквозь все драмы полутора тысячелетий до наших дней, если не в качестве стабильной государственности, то хотя бы в качестве религиозно-культурной традиции.

Но вернемся к 600 году до н.э. Какова религиозная карта мира в этот момент? Прежде всего: в мире еще нет ни одной религии; все народы обладают мифологиями. Степень развитости этих мифологических систем зависит от древности культуры и непрерывности развития этноса. Наиболее развитые мифологические системы к 600 году: египетская, вавилоно-шумерская (являющаяся восточносемитской ветвью общесемитской мифологии), ведическая мифологическая система Индии. В Китае наблюдаем самую древнюю мифологическую среду традиционных додаосских и доконфуцианских верований: культ предков и персонификацию природных элементов, сходно с другими обычными мифологическими системами. До уровня развитых мифологических систем великих земледельческих цивилизаций к этому времени дорастают греческая, этрусская, западносемитская, иранская и ряд дальневосточных: корейская, вьетнамская. Более примитивны мифологические системы окраинных народов евразийско-африканской ойкумены: кельтов, иберов, ливийцев, скифов, балтов, арабов, жунов и т.д. Арабская мифология сходна с западносемитской и восточносемитской и отличается лишь степенью развитости (меньшей проработанностью пантеона, слабой универсальностью распространения культов общих богов в рамках этино-культурного ареала), но в Южной Аравии в развитых государствах – Маин, Саба, Катабан – должна была существовать развитая и достаточно оригинальная мифология, выделяющаяся в отдельную разновидность общесемитской. Мифологическая система дозороастрийских иранцев очень сходна с ведической мифологией Индии, при том, что уже в VII веке до н.э. формируются локальные варианты: мидийский, персидский, согдийский. Скифо-сарматская мифология, учитывая влияния окрестных и покоренных в процессе миграций народов, носит очень смешанный характер, и, например, земледельческие элементы мифологического сознания, усматриваемые специалистами в сообщаемых Геродотом сведениях о скифских верованиях, происходят, скорее всего, из II тысячелетия до н.э., когда, при большей степени увлажненности евразийских степей, андроновские и срубные племена сочетали скотоводство с мотыжным земледелием. Впрочем, не будет преувеличением сказать, что все индо-иранское пространство от Киевщины до Южной Индии и от Ирана до Тянь-Шаня на этот момент в мифологическом отношении достаточно однородно. Разумеется, наблюдаются очень интенсивные синкретические процессы: культы отдельных божеств получают распространение за пределами традиционных этно-мифологических ареалов, происходит сращивание образов богов и героев и т.д. Синкретизация мифологий происходила испокон веков по мере миграций, завоеваний, диффузий первоначальных культур. И к 600 году до н.э. этот процесс протекал с обычной интенсивностью. Так ведическая мифология древних индо-ариев вобрала множество черт доарийских дравидских, веддских, тибетских, малайских и прочих мифологий доарийской Индии. Восточносемитская мифология Двуречья использовала мифологическое наследие шумеров. Египетские культы богов распространялись вверх по течению Нила и заняли важное место в системе верований уже независимого Куша. В Малой Азии еще с хеттских времен функционировал «плавильный котел» самых разнообразных мифологий, чему способствовали постоянные миграции в этот регион самых разных народов – от фракийцев-треров до скифов и протоармян и сильные влияния западных и восточных семитов. Средний малоазиец продолжал поклоняться «тысяче богов», и эта практика распространяется вплоть до Закавказья. Финикийцы и греки разносили свои верования по всему Средиземноморью (культы некоторых западносемитских богов попадают к этрускам). Трудно что-либо определенное сказать о пантеоне Тартесса, но поскольку современная Андалузия на тот момент – наиболее развитая часть Испании, вполне можно ставить тартесскую мифологию вровень с древнегреческой и этрусской. В Средней Европе уже завершилась эпоха полей погребений, но мифологические системы кельтов, германцев, балтов, славян, иллирийцев находятся еще в стадии зарождения.

Прошло 200 лет. 400 год до н.э. Здесь религиозная карта мира совершенно иная. Орфизм в Греции, зороастризм в Персии (причем, не только среди персов и других иранцев, но распространяется и среди армян, манейцев, древнегрузинских племен и далее – на запад Малой Азии, где он все больше предстает в синкретическом виде – ведь малоазийцам было не привыкать синкретизировать мифологические верования, и синкретизация самой великой в истории человечества религии произошла столь же успешно). Монотеистический иудаизм в еврейской среде (который наконец-то можно назвать именно иудаизмом, поскольку в предшествующую эпоху еврейское население Израиля и Иудеи практически никак не выделялось по своим верованиям из общего массива западных семитов), который еще не испытал влияния греческой философии, а если оно и было, то опосредованно через зороастризм, который дал толчок к его появлению. В Индии распространяется буддизм и джайнизм, хотя старые ведические верования еще сохраняют свои позиции. В истории ведизма наступает т.н. эпический период, когда были записаны первые версии древнеиндийских эпосов «Рамаяны» и «Махабхараты», хотя устно они передавались в течение многих веков до и после этого периода. В Китае первичное конфуцианство более похоже на систему этических правил, и его можно назвать религией с большой натяжкой. Даосизм пытается переработать традиционные китайские верования в своем русле. Существуют также другие философские школы, но именно философские, а не религиозные. В греческой среде существует парарелигиозная секта акусматиков – наследников пифагорейства. Расцвет греческой философии, которая в лице Платона признает единобожие, как господство единого принципа. Рядом продолжают существовать развитые мифологии вавилонян, египтян, греков, италиков, финикийцев и других народов. Синкретизация мифологий продолжается повсеместно: например, культ Астарты попадает от карфагенян к этрускам. Геродот сообщает об интересном культе Залмоксиса у гетов – фракийского племени, который имел развитые мистерии, учение о загробном мире и тяготел к монотеизму – за счет отождествления основателя – легендарного Залмоксиса, которого Страбон считал приближенным рабом Пифагора, с верховным божеством грозы фракийского пантеона – Гебелеизисом. Здесь мы сталкиваемся с явлением «двуипостасности» культа. Еще одна религия этой эпохи, причем, засвидетельствованная у не самого развитого в экономическом отношении народа.
Карта религий около 400 года до н.э.
Жирными линиями показаны:
Желтой – ареал буддизма и джайнизма;
Коричневой – ареал зороастризма;
Голубой – ареал иудаизма;
Черной – ареал расселения самаритян;
Зеленой – ареал культа Залмоксиса:
Белой – ареал орфизма;
Синей – ареал распространения пифагорейских общин

Коричневыми пунсонами отмечены наиболее крупные гражданско-храмовые общины на западе Персии
Границы государств даны на конец 400 года до н.э.


Прошло еще 200 лет. 200 год до н.э. Походы Александра Македонского соединили Европу и Азию. Нельзя сказать, что до того между ними стояла непреодолимая стена, и никаких заимствований не было, но с конца IV века до н.э. происходит колоссальный синтез культур и верований, который, на мой взгляд, еще не до конца осознан историками и культурологами. Религиоведению удобнее оперировать «постоянными величинами», в то время как религии – достаточно динамические явления. Происходит это вследствие суеверия, согласно которому религия появляется и существует в законченном виде, изменяясь лишь в методике воздействия на верующих. Однако, поскольку все религии имеют естественное историческое происхождение, они меняются вместе с создающими их людьми. То же самое касается культов богов. В эти века процессы синкретизации усиливаются, охватывают огромные территории и приводят к появлению весьма причудливых культов. Повсеместно к 200 году до н.э. кристаллизируются основные философские системы и школы – индийские (шесть ортодоксально-ведических: мимамса, веданта, санкхья, йога, ньяя и вайшешика, а также неортодоксальные: локаята, чарвака, адживика), китайские (конфуцианство, которое фактически становится в едином Китае династии Хань официальной идеологией, даосизм, моизм, легизм («фа-цзя»), школа имён («мин-цзя»), школа «инь-ян» (натурфилософы), - на примере конфуцианства, которое, будучи типичной философией, считается китайской «религией», видно, насколько разнятся сами образы мышления людей в разных странах, и насколько наивна т.з. некоторых христиан, согласно которой, «все люди по своему поклоняются единому Творцу»), греческие (пифагорейцы, академики, перипатетики, киники, эпикурейцы, стоики, скептики и др.) Попытка объединить Китай, предпринятая царством Цинь, воспринявшим «драконовскую» философию легизма, не увенчалась успехом, но после Цинь Ши-хуан-ди, проделавшего «грязную работу», пришел крестьянский вождь Лю Бан, который стал родоначальником новой всекитайской династии Ранней Хань – императором Гао-цзы. В Китае складывается культ У Ди – «пяти императоров», понимаемых как пять сторон света, пять первоэлементов и пять государей-первопредков. В иудаистической среде это момент господства пророческих школ, которые формируются вокруг имени какого-нибудь почитаемого пророка периода первого храма. Разумеется, именно в это время книги пророков принимают современный вид. Бок о бок с иудаизмом существует самаритянство. Эта религиозная группа, отрицающая учение еврейских пророков и практикующая более архаичные богослужебные формы, согласно библейскому представлению об истории евреев, формируется еще в VII веке до н.э., после уничтожения Ассирией Израильского царства. Однако, поскольку мы установили, что монотеистический иудаизм появляется в конце V века до н.э., история самаритян не простирается далее этого времени, но раскол их с иудеями произошел не позднее походов Александра Македонского, которого самаритяне активно приветствовали, уже будучи сформировавшейся группой. Зороастрийская религия по прежнему наиболее распространена в мире – от Индии до Греции, но подвергается сильнейшему влиянию греческой и индийской философии. Парфяне не были достаточно ортодоксальны, и Средний Восток несколько веков пребывает в состоянии религиозного брожения. Армяне наряду с зороастрийскими почитают своих традиционных богов, хотя в целом зороастризм прочно вошел в быт армянского народа (армянская богиня Анаит – иранского происхождения). Столь же сильным было зороастрийское влияние в Грузии, Алвании и на востоке Малой Азии. Буддизм в Индии побеждает традиционные верования (прежде всего, это выражается в политике Ашоки, сделавшего буддизм официальной религией и созвавшего III Буддийский Собор, принявший канон буддийского учения), проникает в совр. Афганистан и Иран. По количеству верующих буддизм на тот момент – крупнейшая религия мира (не менее половины из 100-миллионного населения Индостана). Причем, среди его последователей распространены преимущественно школы тхеравады (ряд ученых считает именно это направление наиболее близким к первоначальному учению Будды): бахушрутия, ватсипутрия, дхармагуптака, кашьяпия, махишасака, праджняптивада, пудгалавада. Джайнизм в Индии также кодифицирует свои верования в первичном каноне на первом соборе в Паталипутре. Существует даже своего рода конкуренция исторических свидетельств буддийских и джайнистских источников в вопросе о наибольшем влиянии в эпоху Ашоки и его империи (джайны считают Ашоку покровителем в больше степени джайнизма, чем буддизма, а его внук Сампрати, принявший джайнизм, якобы сделал на какое-то время эту религию более могущественной, чем буддизм, и способствовал ее распространению за пределы Индии). Однако старые ведические верования не исчезают полностью – наступает т.н. пуранический период ведизма (пураны – описания историй различных аватар, а также богов, их взаимоотношения с людьми и битвы с демонами). Орфизм в Греции сходит на нет, культ Залмоксиса у гетов сохраняется, но не выходит за их этнические пределы. В Малой Азии и Финикии заметны культы умирающих и воскресающих богов. Это культы страданий и искуплений, жертв и самооскопления. Это культ Таммуза у финикийцев, культ Адониса и греков и культ Аттиса у лидийцев. Таммуз восходит к шумерскому богу Думузи (обожествленному правителю Первой династии Урука, кстати, предшественнику Гильгамеша). На западе и в центре Европы в землях кельтов оформляются друидские коллегии. Продолжают существовать мифологии египтян (не смотря на заметное греческое влияние), вавилонян, финикийцев, скифов и сарматов и других народов Евразии и Африки.

В описании религиозно-мифологической карты 200 года до н.э. следует отметить появление ряда интересных синкретических культов. Во-первых, учрежденный еще Птолемеем I культ Сераписа, объединивший черты Осириса, Аписа, Зевса, Аида и Асклепия, причем он распространяется далеко за пределы Египта. С Сераписом ассоциировалась Исида (в качестве жены). Далее – широко – за пределы Малой Азии распространился культ Матери Богов – Кибелы, за пределы Месопотамии – культ богини Нанай, иранско-зороастрийской Анахиты. Из Греции на Ближний Восток пришел культ Геракла, олицетворявший физическую мощь и могущество. В том же направлении стал распространяться культ Диониса, образ которого трансформировался: из бога виноделия Дионис превратился также в умирающего и воскресающего бога. Еще орфики верили, что Дионис сначала был рожден Персефоной под именем Загрея, затем Загрей погиб, растерзанный вакханками (вариант, титанами), но воскрес уже под своим именем как сын Зевса и Семелы (по мифологической версии – смертной женщины, фиванской царевны, однако, имя это означает на фригийском языке "земля", вероятно Семела изначально – фригийская богиня плодородия). Также синкретизация происходила по пути возникновения локальных культов покровителей отдельных деревень. Такие божества носили имена верховных греческих богов и локальный эпитет (по названию местности). Невероятной популярностью пользуются культы богов-спасителей. Таковы культы Сераписа-Осириса, Диониса, Аттиса. Почитатели верили, что путем особых обрядовых действий – мистерий, во время которых представлялись сцены смерти и воскресения бога, они сами становились сопричастны богу и тем самым обретали бессмертие. Например, во время празднования в честь Аттиса жрец провозглашал: «Утешьтесь, благочестивые, подобно тому, как спасен бог, спасетесь и вы». Для культа Аттиса, как я уже отмечал, характерны оргиастические обряды и самооскопление жрецов. Для участия в мистериях необходимо было пройти посвящение. Культ Сераписа-Осириса просто поражает своей демократичностью и интернационализмом. Теперь право на получение посмертной награды с помощью Осириса получили не только все без исключения египтяне, но и представители других народностей: греки, римляне и др. Культ Осириса, следовательно, стал в это время превращаться в мировую, космополитическую религию. Одновременно усиливалась здесь идея загробного воздаяния. Широкое распространение получили представления, согласно которым без соблюдения нравственных принципов рассчитывать на блаженство в мире мертвых невозможно. Например, в притче о Си-Осирисе (датируемой 46-47 годами до н. э.), во многом сходной с евангельской притчей о богаче и нищем Лазаре (Евангелие от Луки 16:19-25), говорилось, что богач, несмотря на помощь жрецов заупокойного культа, после смерти попал в ад, а нищий, погребенный без отправления каких-либо обрядов, достиг рая. В этой притче недвусмысленно подчеркивалось, что «с тем, кто был хорошим на земле, поступят хорошо» и в загробном мире, а с тем «кто был злым на земле», там «поступят зло». В данном случае уже не обряды, не социальное положение, а только добрые и злые дела в их совокупности решали посмертную судьбу человека. (Струве В. В. Социальная проблема в заупокойном культе древнего Египта // Религия и общество. Л., 1926, с 24-27).

1 год н.э. Что изменилось в мире религий за очередное 200-летие? На западе Евразии возникает новая мировая империя, достаточно устойчивая, чтобы ее образ жизни укоренился на трех континентах и повлиял на все стороны существования 50 и даже 100 миллионов людей. Это привело к формированию т.н. «цивилитеистической мифологии». Этим термином я обозначаю особый уровень развития традиционной мифологии, при котором общественные потребности приводят к обожествлению не только природных явлений, но и явлений общественной жизни. Хотя эти тенденции существовали с самой глубокой древности, когда возникали первые цивилизации (в культах семейного очага, военной доблести, справедливого суда и т.д.), именно в Римской империи они достигают своей наивысшей степени развития (в связи с колоссальным развитием городской жизни и преобладания социальных факторов над природными в жизни отдельного человека) и выражаются в культах императоров. Подобные культы обожествленных правителей также характерны практически для всей мировой истории – со времен столь же развитой городской культуры Шумера – но в Риме культ правителя становится нормативом. В этой монументальной картине наблюдается один темный угол. Это Сивиллины книги, которые распространяются в Риме на рубеже эр. По римскому преданию, Сивиллины книги были приобретены еще царем Тарквинием Гордым в VI веке до н.э. и хранились в храме Юпитера Капитолийского, но в 83 году до н.э. их уничтожил пожар, и диктатор Сулла отправил на восток специальную комиссию для приобретения новых Сивиллиных книг. Даже если легенда о приобретении Сивиллиных книг при Тарквинии Гордом верна, мы все равно имеем на текущий момент лишь вторую редакцию. Из 12 современных Сивиллиных книг, созданных между II веком до н.э. и V веком н.э., лишь две (2 и 3) принадлежат еврейским авторам, остальные написаны греками и частью принадлежат христианам. Сивиллины книги навязчиво повторяют мысль о неминуемой гибели Римской империи, и римлянами воспринимались как сборник антиутопий и «кризисных сценариев» (выражаясь современным языком). На другом конце Евразии аналогичные процессы привели к превращению конфуцанства, официально принятого династией Хань, в цивилитеистическую религию Китая (хотя, по меркам Западной Евразии, конфуцанство – вполне атеистическое учение, не менее атеистическое, чем, например, современный марксизм, не смотря на все культы достославных людей). Даосизм как бы ушел в подполье, но успешно занял нишу частной жизни китайцев – стал своеобразным андерграундом китайской цивилизации. В Малой Азии зародилась, приобрела устойчивые формы и стала повсеместно распространяться еще одна великая мировая религия – митраизм. Митраизм был своеобразной супразороастрийской реакцией древних – еще индоиранских культов, причем наиболее успешной, и если в наше время последние митраисты – это небольшая община, затерянная в юго-западном Китае, то это следует считать скорее исторической случайностью, чем закономерностью. Зороастризм сохраняется в качестве элитарной иранской религии, равно как и господствующей религии Армении и Кавказской Алвании, хотя его эллинизация достигает апогея. Видимо, в эту эпоху в зороастрийской среде появляются секты зурванизма, но его распространение связано с более поздними временами – после воцарения Сасанидов. Вероятно, стремление последних к большей ортодоксальности зороастрийской религии привело к более решительному размежеванию зурванистов и зороастрийцев. В Дакии продолжает существовать элитарно-городская религия Залмоксиса. Видимо, она играла важную роль в попытке консолидации фракийских племен Буребистой в I веке до н.э. Иудаизм переживает антиэллинистическую реакцию в хасмонейском движении, но ход событий вновь приводит Иудею к потере независимости, и процессы эллинизации еврейского общества продолжаются, что приводит к фактическому расколу единой в III-II вв. до н.э. религии на ряд враждующих сект. Приблизительная схема развития этих сект такова (Мень А. История религии. М.,1993. Т 6, с 600):

[ladimir]

Вместе с эллинизацией евреев наблюдается встречный процесс – появление в греческой среде групп иудействующих, хотя их количество и роль в истории слишком преувеличиваются современными еврейскими историками. Одновременно в Палестине и ряде крупных центров Восточного Средиземноморья проживают сотни тысяч самаритян. Филон Александрийский наивно-искреннее пытается соединить иудаизм и философию Платона. Концепция Филона не оргинальна – его современником был живущий в Александрии египетский жрец Херемон, написавший, подобно Манефону, свою историю Египта, комментирует египетские мифы столь же аллегорически. В целом же античная философия на тот момент представляет невообразимое эклектическое смешение школ и идей, при том, что в это время не было крупных оригинальных мыслителей, и вся эпоха представляет собой некую «седловину» между классическим периодом греческой философии и греческим возрождением II века н.э. В Индии буддизм продолжает господствовать во многих государствах севера субконтинента. Школа Вайбхашика, чье название произошло от трактата Махавибхаша («Великий комментарий»), написанного мыслителем Паршвой, учила, что всё существующее реально; все дхармы (прошлые, настоящие и будущие) реальны, и ничего более реального, чем дхармы, нет. Эта школа также утверждала, что дхармы обладают действительным онтологическим статусом (дравья сат), будучи одновременно и условными единицами языка описания психофизического опыта, то есть опять-таки дхарм (праджняпти сат). От этой школы отделилась школа Саутрантика. Название ее происходит от слова «сутра», так как ее последователи утверждали, что абхидхармисты (буддийские философы) должны опираться лишь на материал, содержащийся в сутрах (как словах самого Будды), и игнорировать иные источники. По ряду важных позиций они расходились с вайбхашиками, считая, например, многие дхармы (прежде всего, асанскрита дхармы, то есть «сверхмирские» дхармы, «не входящие в составы») лишь условными (праджняпти), а не реальными (дравья) единицами. Кроме того, признавая объективное существование внешнего мира, они отвергали учение вайбхашиков о полном соответствии образов мира, отражённых в нашем сознании, реальным вещам, рассматривая объектное содержание сознания в качестве представлений, репрезентаций, реальных вещей, которые могут и не совпадать с вещами «мира в себе». Т.е. мы имеем дело со спором, во многом аналогичном средневековому спору «реалистов» и «номиналистов» в Европе. Рубеж эр в Индии – это эпоха расцвета джайнизма и его наибольшего распространения – в т.ч. и за пределы Индии. Не смотря на кратковременное преследование буддистов царем династии Шунга Пушьяминром, правившим в 185-149 гг. до н.э., эта религия процветает повсеместно в Индии. Защитником буддизма выступает греко-индский царь Менандр I, правивший в 160-135 годах до н.э., и война – первая религиозная война в истории Индии – между буддистами, возглавляемыми греко-индской династией, и правоверными брахманами династии Шунга продолжалась до 110 года до н.э., о чем свидетельствует Столп Гелиодора. Буддизм также начинает распространяться в Средней Азии и Юго-Восточной Азии, играя важную роль культуртрегерской религии для бирманцев и тохаров. Также в Юго-Восточной Азии начинают распространяться традиционные индийские верования, которые уже вполне можно называть индуизмом. Наряду со столь заумными религиозно-философскими теориями повсеместно существовали древние мифологии. Римляне запретили деятельность друидских жреческих коллегий, но последние успешно сохранялись сначала в Британии, а после в Ирландии. К северу от римского лимеса процветают мифологии древних германцев, славян, балтов, сарматов, финнов и др. Синкретизированные египетские культы сохраняют свою популярность среди местного населения и находят адептов по всему Средиземноморью. Сохраняются мифологии финикийцев, эфиопов, аксумитов, арабов, сабейцев, арамеев, народов Кавказа и других племен Азии и Африки. Проникновение кельтов в Малую Азию в конце III века до н.э. и закрепление их в районе Анкары обогатило и без того пестрый малоазиатский мир мифов новыми персонажами и культами. Среди них необходимо выделить кельтского бога Езуса, жертвы которому вешались на дерево. Иконографически Езус – бородатый или безбородый мужчина около дерева с подобием топора. Этимологически «Езус» означает «добрый бог», «бог-господин» (Мифы народов мира. М.,1991, Т 1, с 430). Там же – в Малой Азии процветают культы умирающих и воскресающих богов, богов-страдальцев и целителей. Именно в этой среде в I веке до н.э. возникает культ умирающего и воскресающего, страдающего и исцеляющего «доброго бога» Исуса (Езуса), принесенного в жертву и повешенного на дерево. Но в этот момент, кроме небольшой общины, состоявшей из малоазиатского эллинизированного простонародья, никто еще не знает об этом культе, даже Филон Александрийский.

На Филоне Александрийском следует остановиться подробнее. Живший между 25 годом до н.э. и 50 годом н.э. в крупнейшем интеллектуальном центре античного мира, выдающийся представитель еврейского эллинизма, богослов, апологет иудаизма и религиозный мыслитель, оказавший большое влияние на последующее богословие своим экзегетическим методом и своим учением о логосе, Филон связывал догмы иудейской религии с греческой философией, специально разрабатывал учение о логосе, который он изображает то в виде высшей идеи, то в виде верховного архангела (наместника божьего). Египетский жрец Херемон, у которого Филон позаимствовал принцип аллегорического толкования, также использовал греческую философию (прежде всего, стоицизм) в интерпретации традиционной египетской мифологии и выдвинул концепцию «олицетворенной премудрости» - т.е. существования группы или сообщества людей, ведущий образцовую жизнь в соответствии с древним учением (с т.з. Херемона, это коллегии египетских жрецов). Одним из аргументов «истинности» жизни египетских жрецов, согласно Херемону, является то, что они принципиально не употребляют в пищу ничего выросшего или произведенного вне Египта (Апокрифические сказания: Патриархи, пророки и апостолы. СПб.,2007, с 21-23). Аналогично Филон описывает общину «терапевтов», как сообщество традиционной еврейской добродетели, в которой могут реализоваться философские представления о благе. Истинность платоновской и стоической философии заключается, согласно Филону, уже в Торе. Иудейские законы — законы природы, имеющие значение для всех людей. Человека он считал интеллектуальным существом, которое связано с телом, разрывающимся между алчностью и отвращением. Задачей человека является следование логосу и уподобление богу посредством экстаза. Как философ, Филон был сторонником процветавшего в Александрии эклектического платонизма, сильно окрашенного стоицизмом. Подобно другим современным ему эклектикам, он видит в таком учении общую суть всей греческой философии и, вместе с тем, подобно другим иудеям эллинистам, признает источником греческой мудрости священное откровение ветхого завета, из которого, по его мнению, черпали древние философы. Из этого следует, что в сознании эллинизированных евреев 1 года н.э. ужа прочно забылась роль Эзры в создании иудаизма в конце V века до н.э., а равно связь иудаизма с зороастризмом. Подобно тому, как во времена британского владычества в Индии, Рамакришна и Вивекананда тешили себя надеждой, что Запад – лишь подражание древней и подлинной индуистской традиции, Филон, с целью потешить свое еврейское патриотическое мировоззрение, не мог придумать ничего иного. Книги Моисея, боговдохновенные, по Филону, в каждой букве не только подлинника, но и того греческого перевода, которым пользуется Филон, содержат в иносказательной форме учение Платона, Пифагора, Зенона и Клеанфа. Поэтому наиболее значительные сочинения Филона представляют комментарий на Пятикнижие (главным образом на книгу Бытия), дающий истолкование их в духе популярной греческой философии того времени. Согласно Филону, сверхчувственная истина, приспособляясь к человеческой немощи, облекается в иносказательную форму; все писание есть аллегория, и задача толкователя — в том, чтобы раскрыть «духовный» смысл, скрытый в этой аллегории. Аллегорический метод, с т.з. Филона, должен был полностью очистить иудаистическую религию от древних суеверий, лишить еврейского бога Яхве последних черт антропоморфности. Ведь не смотря на все утверждения еврейских теологов о том, что Яхве нельзя увидеть, пророк Исайя, к примеру, явственно видит его, сидящего на престоле (Книга Исайи 6:1-5):

«В год смерти царя Озии видел я Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном, и края риз Его наполняли весь храм. Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал. взывали они друг ко другу и говорили: Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его! И поколебались верхи врат от гласа восклицающих, и дом наполнился курениями. И сказал я: горе мне! погиб я! ибо я человек с нечистыми устами, и живу среди народа также с нечистыми устами, и глаза мои видели Царя, Господа Саваофа».

С другой стороны, лишая Яхве человеческих черт, Филон всего лишь превращает его в абстрактную философскую категорию, и в этом смысле филонизм, например, является антитезой иудеохристианству апостола Павла. Кстати, если говорить об отношении Филона Александрийского к христианству, то этот интеллектуал, который, к тому же, был дядей Тиверия Александра – римского губернатора Египта, ничего ни об Иисусе Христе, ни о христианской общине не сообщает. Вообще ничего. Хотя должен быть прекрасно информирован обо всем, что происходило в течение первых 50 лет нашей эры в Палестине. Здесь встает еще одна проблема экзегетики. Богословы очень часто объясняют факт отсутствия в источнике А информации, содержащейся в источнике Б, не тем, что автор источника А элементарно не знал (либо отрицал правдивость) информации источника Б, а лишь «умолчанием»: автор источника А знал об этом, но счел нужным умолчать. Мало того, что данная концепция анекдотична (у апостола Павла был мобильный телефон, и он даже пользовался им, хотя в своих посланиях об этом не упоминает), но она к тому же еще и антиномична, т.е. под нее можно подвести все, что угодно. Например, считать вслед за Блаватской, что все раннехристианские богословы были теософами, но по каким-то причинам «умалчивают» об этом. Однако, представляется, что полнота изложения сведений автором источника вполне правдоподобна, поскольку, никаких объективных причин знать о чем-либо, но «умалчивать» у автора не может быть. А из этого следует, что Филон Александрийский ничего об Иисусе Христе не знал. Не смотря на то, что «духовно-аллегорическое» евангелие от Иоанна наиболее близко к его концепции.

Здесь мы должны сделать остановку в нашей религиозной хронологии и произвести основательную рекогносцировку. Нет, 1 год нашей эры не есть самая критическая точка в реальной истории человечества, но этот наблюдательный пункт наиболее удобен для предмета нашего исследования. В предыдущих частях работы автор преимущественно занимался описанием различных верований и религиозных традиций и очень мало уделял внимания вопросу: а что такое религия, и почему она возникает? Каково содержание процесса? Ответы на эти вопросы, несомненно, будут даны. Но прежде всего необходимо дать качественную характеристику умонастроений эпохи.

Зачастую религиозные историки объясняют процесс христианизации Римской империи до примитивности просто: население 100-миллионой империи разуверилось в старых богах, их культы пришли в упадок, и естественным путем возникла необходимость в новой религии, которой и стало христианство. Более того, таким же образом пытаются объяснить и все остальные процессы христианизации – от крещения Руси до приобщения к христианству Доколумбовой Америки включительно. Но это уже явное преувеличение: нет никаких оснований полагать, что верования древних руссов или же инков и астеков пришли к моменту их христианизации в упадок. К тому же само по себе исчезновение древних культов не обязательно предполагает заимствования извне новой религиозной традиции, а вполне может привести к формированию на базе старой мифологии атеистической философии (конфуцианство в Китае, буддизм-тхеравада в Индии), которая вполне сможет удовлетворять все религиозные потребности людей. Тем более, что в реальности именно еврейская религиозная среда, откуда совершенно ошибочно выводят христианство, в I веке до н.э. – I веке н.э. оказалась в состоянии кризиса и упадка. Этот факт признают все историки: верующие христиане, верующие иудеи, атеисты. Разумеется, в каждом случае доминанты мировоззрения оказывают существенное влияние на объяснение причин и последствий этого кризиса, но сам факт никем не ставится под сомнение. Причины кризиса и упадка иудаистического религиозного мировоззрения вполне очевидны. Если вспомнить переход от политеистических верований периода первого храма к иудаизму второго храма, то он происходил, пожалуй, в самых болезненных обстоятельствах, особенно если сравнить с появлением других религий. Ни буддизм в Индии, ни орфизм в Греции не родились на таком неблагоприятном фоне. Пожалуй, лишь зороастризм (если мы принимаем гипотезу Дьяконова о зарождении этой религии в Арьйошайане (Арьянам-Вайджо), которую затем разгромили хиониты, и беженцы принесли учение Ахура-Мазды на запад – в Мидию) может сравниться с иудаизмом в степени трагизма своего генезиса. Еще пророки (точнее, школы, формирующиеся вокруг имен библейских пророков уже в вавилонском изгнании) осознали наивность веры в человекообразного бога – рядового громовержца, самодовольного царька, сидящего на своей горе, пирующего с женами и младшими богами, а время от времени ведущего израильские дружины в бой. Пришли народы из других земель, о которых даже и не слыхал среднестатистический еврей, разрушили храмы (сначала в Самарии, затем – в Иерусалиме), и Яхве оказался столь же беспомощен, как и боги других народов, против завоевателей и их богов, более того – попал в плен к этим богам. Перефразируя Солженицына, лестница Иакова, как оказалось, вела не на небо, а на чердак. Не случись этих столь фатальных поражений, евреи и сейчас жили бы в Палестине, поклонялись Яхве-громовержцу, равно как и другим богам этого круга, и элементы инородных культур, которые на текущий момент составляют подавляющую часть т.н. аутентичной еврейской культуры, чувствовались бы в ней на порядок слабее. Хотя в рамках религиозного сознания древних евреев, иноплеменники, как не чтущие закон бога, должны по этой причине все умаляться и в конце концов исчезнуть с лица земли (ведь все пространство иноплеменных земель представлялось им как зона беззакония, а все иноплеменники только тем и занимались, что творили это беззаконие), поскольку это самое беззаконие онтологически не может привести ни к чему хорошему и положительному, реальность разбила эти расчеты: иноплеменники не только не исчезли, но и своей силой превзошли евреев. Еврейские интеллектуалы, угнанные в Вавилон, были вынуждены признать неизбежное и отказались от веры в Яхве-громовержца, а равно и от веры в остальных западносемитских богов и богинь. Принять веру в Мардука им не позволяло достоинство побежденных, но тут ситуация изменилась: с востока пришел новый бог – Ахура-Мазда, чей народ на удивление быстро – за четверть века – завоевал всю Азию. Эта магия успеха, естественно, покорила поколение пророка Даниила, и хотя они продолжали быть всего лишь землячеством национального меньшинства в мегаполисе, зороастризм становится религией еврейской элиты. Поэтому, когда в ветхом завете упоминается о том, что Киру все царства земли дал господь – бог небесный, и о вере в бога персидского царя Дария – это вера в «бога небесного» Ахура-Мазду, а вовсе не в Яхве. Кстати, история о т.н. валтасаровом пире содержит уж совсем неприличные анахронизмы: например, когда в 539 году до н.э. персы захватили Вавилон, царство Валтасара «принял» Дарий Мидянин (Дан. 5:30-31), который, согласно небогувдохновенным источникам, начал править только в 522 году до н.э.; здесь же автор Книги Даниила называет возраст Дария Мидянина – в 539 году до н.э. ему 62 года; если учесть, что Дарий в реальной истории умер в 486 году до н.э., получается, что он всего прожил 115 лет, хотя на самом деле в 539 году реальноисторическому Дарию было всего 11 лет (Рыжов К. Все монархи мира. Древний Восток. М.,2001,с 129); о существовании Кира, который, согласно Книге Ездры (1:1), в первый год своего царствования в Вавилоне (538) разрешил евреям восстановить храм Яхве в Иерусалиме, автор Книги Даниила знать не знает и ведать не ведает; это, не говоря уже о более мелких подробностях: Валтасар в реальной истории не был царем, хотя исполнял обязанности царя, убили его не «рабы в Вавилоне», а персидские воины в битве на западном берегу Тигра (Веллард Д. Вавилон. М.,2004, с 227); здесь мы не предъявляем к ветхозаветному тексту чрезмерных требований, а лишь предполагаем знание его авторами общеизвестных в ту эпоху фактов. Проблема, таким образом, перешла в плоскость вопроса: может ли Ахура-Мазда помогать еврейскому народу в большей степени, чем другим. Было сочинено большое количество анекдотов, в которых евреи торжествовали над своими конкурентами в борьбе за милость персидского монарха. Некоторые авторы этих анекдотов теряли чувство реальности настолько, что начинали приписывать евреям самые фантастические деяния, не сообразуясь ни с элементарной логикой, ни со знанием описываемого материала. Один из таких анекдотов, который впоследствии стал основой для Книги Ионы, утверждает, что в Ниневии «каялись», «постились» и «были покрыты вретищем» не только люди, но и скот. Перед нами архетип мышления скотоводов, долгое время сохранявшийся у древних евреев, согласно которому основной ценностью и едва ли не членами семьи человека являлись козы и овцы: не поэтому ли древнееврейские пророки настойчиво требуют от царей и военачальников приоритетного уничтожения «крупного и мелкого скота» противников, что совершенно не соответствует реальному укладу жизни ниневийцев – которые уже на протяжении тысячелетий были народом оседлых земледельцев, ремесленников и торговцев (самое первое оседлое поселение на месте Ниневии было основано в V тысячелетии до н.э. – на тысячу лет раньше сотворения мира еврейским богом, согласно официальному летоисчислению современного Государства Израиль) и настолько несоизмеримо с действительностью, что напоминает рассказ чукчи о том, какие на Украине хорошие оленные пастбища – автор элементарно не знал, о чем он пишет, поэтому совершенно бессмысленно искать в реальной истории Ассирии какие либо отражения этого анекдота. К тому же история Ионы страдает анахронизмом иного рода: деятельность Ионы относится к периоду правления израильского царя Иеровоама II (782-753 гг. до н.э., вариант: 835-794 гг. до н.э.), однако, Ниневия была столицей Ассирии только в 690-612 гг. до н.э. Предыдущими столицами Ассирии последовательно были: Ашшур (до 875 года до н.э.), Кальха (875-710 гг. до н.э.) и Дур-Шаррукин (710-690 гг. до н.э.) Следовательно, в VIII веке или в конце IX века до н.э. Ниневия не была царской столицей и не могла иметь население 120 тысяч человек – все это относится уже к VII веку. Автор Книги Пророка Ионы, подобно среднестатистическому нашему современнику, знал, что столицей Ассирии была Ниневия, но в какой именно период, и какие еще были столицы у этого государства, он понятия не имел. Тем временем второй храм Яхве был восстановлен. Это произошло около 516 года до н.э., хотя Геродот еще в середине V века до н.э. абсолютно не отличает евреев от других народов V сатрапии, из чего следует, что даже в середине V века до н.э., евреи Палестины сохраняли традиционные верования и ничем не отличались от окружающих «язычников», сами библейские тексты это подтверждают, когда говорят о смешанных браках с чужеземками («язычницами»), которые представляли опасность, так как грозили еврейской общине смешением с «языческим» окружением и потерей самобытности. Перелом наступает во второй половине века, когда Эзра (видимо, не один, а во главе некоторой коллегии) на основе древних израильских хроник и изустных сказаний составляет ветхий завет: первоначально написаны пять книг Пятикнижия – Торы, Книга Иисуса Навина, Книга Судей и Книги Царств. Позже к ним добавлены книги пророков. В еврейской народной памяти сохранился образ Эзры – книжника, которого величали «вторым Моисеем». Талмуд считает его основоположником раввинистического иудаизма, переписавшим Тору «ассирийским письмом» (то есть еврейским квадратным шрифтом), оставив более древний алфавит самаритянам. Коран (9:30) сообщает, что евреи считали Узейра, то есть Эзру, сыном божьим и мессией; существует предположение, что данное сообщение, не находящее подтверждения в еврейских источниках, отражало устные предания йеменских евреев. Таким образом, именно во времена Эзры создается в своем классическом виде Иерусалимская гражданско-храмовая община, очень похожая на десятки подобных общин в Передней Азии (в Вавилоне, Ниппуре, Уруке, Борсиппе, Эмесе, Бамбике, Комане, Пессинунте, Зеле, Ольбе, Тордане, Ани, Гиргалее, Тире, Сидоне, Библе, Арваде и др.), формировавшихся вокруг культов различных ближневосточных богов. Эти гражданско-храмовые общины вполне можно считать прообразом позднейшего церковного устройства христианских и мусульманских конфессий, а также иудаизма после разрушения второго храма. Идея храма, как социализирующего центра общины, посредника между ее членами и властями, юридически регулирующего внутриобщинные порядки и, в принципе, стремящегося охватить своим контролем все стороны жизни общины в целом и ее отдельного члена, таким образом, появляется еще за 400-500 лет до возникновения христианства. Примечательно также, что формируясь вокруг конкретного храма, посвященного конкретному божеству, гражданско-храмовая община выделяет данный культ из множества культов других богов и делает его приоритетным, по сравнению с другими, что можно считать важной предпосылкой формирования монотеистического мировоззрения (причем, не зависимой от влияния зороастризма, иудаизма или греческой идеалистической философии, также тяготевшей к монотеизму). Например, гражданско-храмовая община Пессинунта (во Фригии, в области Галатия) выросла вокруг храма со знаменитой статуей Кибелы Пессинунтской, бывшего центром почитания богини Кибелы, так как здесь был погребен ее возлюбленный юноша Аттис. И если мы принимаем гипотезу о происхождении христианства от малоазиатских культов умирающих и воскресающих богов, следует считать Пессинунт одним из важнейших центров предхристианства. Персидские цари, как правило, поддерживали гражданско-храмовые общины против полусамостоятельных сатрапов и царьков, и это отлично объясняет многие непонятности ветхого завета: персидские цари помогали финансово и в правовом отношении, естественно, не только иерусалимскому храму, но и всем другим аналогичным организациям, а равно признавали культ не только еврейского Яхве, но и эламского Хумбана, египетского Амона, вавилонского Мардука, греческого Аполлона и, ко всему прочему, именовались в Египте «рожденными богиней Нейт» (История Древнего мира. М.,1989. Ч 2,с 188-194) – к сожалению, в ветхозаветных источниках об этом не сообщается. Концепция Эзры проста и последовательна. Он отрицает всех иных богов, кроме Яхве, а Яхве отождествляет с «богом небесным» персов – Ахура-Маздой. При этом Эзра нигде не допускает ни малейшей критики персов и их религии, а одним из древнейших предков Авраама называет иранца Арфаксада (Бытие 11:10-26) (это уже вершина верноподданнических чувств). Яхве становится единым и единственным богом, подобно Ахура-Мазде окруженным богоподобными служителями – ангелами. Борьба Эзры с межнациональными браками повлияла на его мировоззрение в женском вопросе – этот женофоб решительно изгнал из иудаизма все женские божества и полубожества, а в истории Самсона и Далилы показал всю гибельность женщины для правоверного иудея (в этом плане Книга Руфь, составленная 200 годами позже, отражает точку зрения его оппонентов). В остальном Эзра предсказуем и даже банален: вся еврейская история рассматривается им через призму завета, заключенного древними евреями с Яхве при посредничестве абсолютно выдуманного им древнего пророка Моисея (чью мифическую биографию он слепил из нескольких вавилонских и шумерских сюжетов). Если евреи сохраняют верность завету, Яхве дарует им победу над врагами и все прочие довольствия, как только евреи отступают от завета, наказывает их, в т.ч. позволяя врагам одерживать над ними победы. Сам по себе завет мыслился как обычный торговый контракт – излагались условия обеих сторон и возможные санкции в случае несоблюдения его одной (еврейской) из сторон, что является архетипом мышления уже не скотоводческого культурно-хозяйственного типа, а торгового, и напоминает договоры различных греческих героев с отдельными олимпийскими богами. Эзра мыслил достаточно примитивно, чтобы не увлекаться высокой философией и, пожалуй, нигде не ставит проблему добра и зла как такового: для него «добро» это послушание Яхве, а «зло» - непослушание ему же. Поэтому ему очень легко объяснить все достижения «верностью» богу, а поражения в прошлом и не очень отрадную современность, а также реальное отсутствие помощи бога, клятвенно обещавшего ее, – «непослушанием» этому самому богу. В целом, все книги, написанные им, строятся из очень схожих сюжетов, чья канва включает констатацию факта послушания или непослушания, описания соответствующих реакций на это Яхве и последствий его реакций для евреев. В этом отличие Эзры как историка от Геродота, бывшего его современником (возможно даже, труды Геродота были знакомы Эзре, поскольку их тематика – греко-персидские войны – не могла оставить равнодушными образованных персов, и их распространение в Персии в качестве военно-исторического справочника весьма вероятно): Геродот в своих описаниях также допускает немало ошибок, схематизирует события, выдумывает целые фразы своих персонажей, но он не ставит перед собой никакой «сверхисторической задачи», он лишь описывает все ставшее известным ему, «чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности» (Геродот. История, Предисловие), и поэтому не должен подгонять под эту идею описания реальных событий, поскольку сама идея состоит в объективном – не смотря ни на что – описании событий и запрете подгонять их под какую-либо идею. Таким образом, Геродот ставит перед собой лишь задачу борьбы с текущим временем – Хроносом, выполняя важную культурную задачу сохранения информации, которая самоценна. Т.е. ценность и смысл истории для Геродота – в ней самой. Здесь очень четко видна концепция нерелигиозной истории, истории как таковой, самоценной в своей сути, что верующими безосновательно именуется «отсутствием исторического мышления». У Эзры все не так. Для него (как, возможно, и Атлантида и другие легенды для Платона) история не самоценна – она служанка богословия и призвана лишь иллюстрировать главную богословскую идею – требование абсолютного точного соблюдения евреями контракта с Яхве – ветхого завета. Более того, если ради этой великой цели необходимо что-либо замолчать или наоборот придумать – короче, соврать, Эзра врет без тени смущения, руководствуясь, видимо, теми же соображениями, исходя из которых, Платон выдумал историю Атлантиды и ее антитезы – Великой Платоновской Афинской Державы. Эзра осознает власть идеи над человеком, которому можно сказать все что угодно, и у которого зачастую лишь два выхода: поверить или не поверить, причем Эзра приложил усилия, чтобы решение было положительным. Корпус ветхого завета составлялся в спешке, возможно, разными переписчиками, получившими от Эзры самые общие указания, что объясняет огромное количество противоречий и несостыковок в его тексте (и это потом задало работы богословам, веками пытающимся примирить их), но и это была не самая большая проблема. Делая Яхве богом-миродержцем и устраняя всех иных богов (а демонология в раннем иудаизме еще не получила развития), Эзра столкнулся с серьезной проблемой, которая будет довлеть над иудаизмом во все века его существования и выразится, например, в иронии Нестора Летописца в адрес иудеев: «Если бы Бог любил вас и закон ваш, то не были бы вы рассеяны по чужим землям. Или и нам того же хотите?» (Повесть Временных Лет. СПб, 1997, с 63). Это проблема соотношения евреев и других народов. Если Яхве избрал евреев в качестве «особого» народа, то к другим народам он должен относиться на порядок хуже (иначе теряется сам смысл избранничества, которое состоит не только в налагании неких особых обязательств: заповедей, но и в предоставлении особых привилегий), а стало быть, неизбежно первенствующее положение евреев среди народов мира. В рамках концепции зороастризма той эпохи избранность иранских народов была очевидна – они (в лице персов – небольшого правящего меньшинства) контролировали практически всемирную империю – от Эгейского моря до Инда, и их верования принимали новые народы – армяне, евреи и др. А евреи даже в самые блестящие эпохи Давида и Соломона (последний, кстати, отличался веротерпимостью, что подмывает концепцию Эзры) могли претендовать максимум на звание крупной региональной державы, в остальное же время Израиль и Иудея являлись «великими державами» ранга современной Албании с минимальным культурным влиянием на окружающие народы. Не говоря уже о том, что в эпоху Эзры евреи – небольшая община в Иерусалиме и окрестностях, численность которой (вместе со всей диаспорой в крупных городах Персидской империи) не превышала к концу V века до н.э. 200 тысяч человек – менее 1% населения Персии (История Древнего мира. М.,1989. Ч 2,с 188). Выбрав монотеизм со всемогущим богом в качестве религии, Эзра попал в ловушку факта исторического поражения евреев, отнюдь не ставших властителями вселенной, хотя это должно следовать из его же концепции. Он переживает это крайне тяжело: иноплеменные и – главное! – иноверные (ведь он мог врать в своих записях о страхе и поклонении Яхве иноплеменников, но реальность за окном этому не соответствовала) многочисленные народы возмущали его самим фактом своего существования. Он завидует их славе и обижен на своих соплеменников, которые не смогли стать столь же великими. Обида и зависть – это то, чем руководствовались авторы ветхого завета. Оценивая окружающий мир, зороастрийцы вполне искренне могли испытывать радость от осознания «доброго бытия», выраженного как в радостях любви, брака, семьи, так и материального богатства, а равно славы, власти, победы над врагами и в свою очередь – удовлетворения этим наличным бытием:
Мы почитаем Силу,
Довольство, Мощь, Победу,
И Власть
(Яшт. 1:22)
Яхве не мог похвастаться подобным наличным бытием, и у его создателей оставались лишь неясные воспоминания о былом величии – «золотом веке» времен Давида и Соломона, либо надежды отнять у других богов Силу, Довольство, Мощь, Победу и Власть. Потому и бог у них получился гневным и «ревностным», местами просто задыхающимся от ярости и злости на все человечество, хотя, по идее, если мы становимся на позиции монотеизма, он же сам и допустил славу иноплеменников. По сравнению с этой довольно неприглядной личиной, олимпийские боги Геродота выглядят спокойными и веселыми интернационалистами: греки именовали иноплеменников варварами и даже посмеивались над ними, хотя и не отказывали им в определенных достоинствах, но нигде в греческих источниках не встречается такая маниакальная ненависть к инородцам. На что могли надеяться создатели ветхого завета? Будда, Платон, Пифагор ничуть не возражали против распространения своих учений за первоначальные этнические и цивилизационные границы. Заратуштра более патриотичен, хотя, как очевидно, к V веку до н.э. главная религия Персидского царства перешагнула свои этнические границы. Успехи иудаистов по части прозелитизма за все 25 веков истории иудаизма ничтожны (особенно по сравнению с другими религиями), поэтому они могут с полным правом именовать себя непрозелитической религией. До сих пор различные школы в иудаизме по-разному трактуют отношение религиозного к национальному в еврейской традиции. А по мере продолжения неудачных попыток занять в мире положение, соответствующее своим претензиям, еврейские мыслители займутся криптоисторией – назначением на должности «тайных иудеев» всех значительных личностей мировой истории от гиксосских царей до Колумба и Генри Форда, в чем им оказывали всяческую поддержку антисемиты. Возникает вопрос: а не было ли сопротивления евреев – сторонников традиционных доиудаистических верований – школе Эзры? Самаритянская проблема не имеет к этому вопросу существенного отношения, поскольку самаритяне расходятся с иудаистами лишь в непризнании пророческой литературы, и эта община не относится к доиудаистическим верованиям. Было ли это противостояние снято последующим развитием еврейской общины, в ходе которого наиболее «острые углы» концепции Эзры были смягчены, и иудаизм стал возвращаться к генотеизму прошлых веков? Или же евреи-неиудаисты были ассимилированы другими племенами Палестины, которые в персидский период никогда не составляли менее 30% ее населения (История Древнего мира. М.,1989. Ч 2,с 190)? Чтобы ответить на все эти вопросы, необходимо иметь достаточное количество информации о той части евреев, которая не испытала влияния гражданско-храмовой общины во главе с Эзрой. Таковыми могут быть выселенцы из Израиля и Иудеи более ранних времен, сохранившие культурно-религиозную самобытность. Обнаружить таковых затруднительно, поскольку евреи периода первого храма не были ни торговцами, ни мореплавателями и не образовывали диаспор в отдаленных странах. Искать «потерянные колена» времен разгрома Израильского царства ассирийцами совершенно бесперспективно: они, скорее всего, исчезли в потоке истории, как и многие другие народы (все попытки идентифицировать с ними какие-либо народы Ближнего и Среднего Востока – в т.ч. ряд афганских племен – носят поздний, преимущественно идеологический характер). Однако есть сведения о крупной еврейской колонии (разумеется, не составляющей сотни тысяч человек, как хотят современные еврейские историки, но просто крупной) в Элефантине на Среднем Ниле. Возникла она еще из числа еврейских наемников египетской армии в VII веке до н.э. В храме Яхве, созданном этой общиной, жертвы приносились не только самому Яхве, но и двум богиням – Ашамбетель и Анатбетель – его женам (http://www.eleven.co.il/article/15055) , что великолепно подтверждает авторскую концепцию о политеизме древних евреев периода первого храма. Из всех еврейских праздников элефантинские евреи отмечали лишь Песах. Это может быть аргументом в пользу существования легенд об исходе из Египта задолго до Эзры, однако, скорее всего, Эзра для верности лишь наполнил реальный праздник опресноков новой смысловой нагрузкой. Израильскими историками высказывались предположения, что пасхальная церемония развилась из обрядов, совершавшихся пастухами-кочевниками перед переходом с зимних пастбищ в пустыне на летние пастбища в обжитых районах, а обычай мазать дверные косяки кровью жертвы — из магического ритуала защиты стад, что не имело никакого отношения к сюжету Книги Исхода (http://www.eleven.co.il/article/13202). В 411 году до н. э. египетские жрецы при содействии персидского командующего Вайдранга разрушили храм, но сама община просуществовала еще какое-то время. Это и были последние евреи-неиудаисты. В самой Палестине в V веке до н.э. еще сохранялись реликты древних племен: иевусеи и ферезеи. Распространенная точка зрения о том, что в Ханаане II тысячелетия до н.э. обитали преимущественно родственные финикийцам хананеи, нуждается в уточнении. К собственно ханаанцам относятся ферезеи (в районе Сихема) и гергесеи (на западном берегу Иордана). Помимо хананеев – семитов, пришедших в Ханаан, видимо в XXIII веке, которым датируют конец раннебронзовой культуры Ханаана (Цикрин Ю.Б. История библейских стран. М.,2003,с 42) из района Красного моря, в стране должны были сохраняться досемитские ее жители (возможно, это иевусеи – по языку относящиеся к пришедшим с севера и разорившим древнейший Иерихон племенам чатал-геюкского круга культур, которые в наши дни сохранились в лице нахско-дагестанских и адыго-абхазских народностей). Современные израильские историки считают иевусеев, живших в районе Иерусалима, хурритами (http://www.eleven.co.il/article/14577) , но хурриты, говорившие на языках, близких к урартскому, и возможно, современному грузинскому, появились в Ханаане только после 2000 года до н.э. К ним относятся хивиты (эвеи), чьим главным городом был Гаваон, причем вначале хивиты (хори) жили в районе Синайского полуострова, что является крайней южной точкой распространения субарейцев-хурритов (следует упомянуть, что Ашшур первоначально – до его семитизации – также был хурритским городом), но затем были вытеснены идумейскими племенами. В XV веке до н.э. в Ханаане обосновались хетты, населившие район к югу от Хервона и Беер-шебы (они имели царя еще во времена пророка Елисея – во второй половине VIII века до н.э.) В Ханаан, видимо, в самом начале II тысячелетия до н.э. проникают из-за Иордана амореи, которые расселились в районе Хеврона, Лакиша и Эглона. Не забудем также и два еврейских племени Якуб-эль и Иосеф-эль в районе Сихема, а равно арийское (индо-иранское) вкрапление на севере Ханаана – в районе Асора, военачальником царя которого уже во времена израильских судей был Сисара. В Мегиддо также сидела арийская (индо-иранская) династия. В итоге получаем следующую этническую карту Ханаана около 1247 года до н.э., когда в египетских текстах впервые упоминается Израиль – т.е. накануне (примерно за 25-30 лет) его завоевания заиорданскими еврейскими племенами:

[ladimir]

продолжение следует

[ladimir]

В V веке до н.э. территория Палестины столь же пестра в национальном отношении, и евреи, не принявшие иудаизм, вполне могли пополнить нееврейские народности региона – идумеев, остатки ханаанцев, филистимлян и финикийцев. Гражданско-храмовая община иудаистов, постепенно консолидировавшая евреев Палестины, могла существовать в качестве реликта в неизменном виде еще много веков, но спустя сто лет после монотеистической реформы Эзры ситуация резко изменилась. Персидская монархия пала под ударами войск Александра Македонского, и в Азии наступила новая эпоха – эллинистическая. Зороастриское духовенство в целом крайне отрицательно отнеслось к завоевателю (в иранских источниках встречается информация об уничтожении по приказу Александра Македонского зороастрийских богослужебных текстов и святилищ: «во время правления Дара, сына Дара, кесарь Александр примчался из Румаи пришел в Эраншахр. Он убил царя Дара, разгромил всех правителей, жрецов и достойных людей Эраншахра. Он потушил много огней. Занд маздаянийской веры он захватил, послал в Рум, «Авесту» сжег и Эраншахр разделил на 90 мелких владений». «Бундахишна»), однако, как всегда и везде нашлись коллаборационисты – «партия здравого смысла», которая даже допускала, что Александр Великий может быть вполне законным претендентом на иранский престол (через свою мать – которую они считали иранской принцессой), а поэтому его поход – не узурпация, а лишь нормальная борьба за власть. Эти легенды со временем сложились в целую литературную традицию, и на протяжении полутора тысячелетий Искандар Двурогий – популярнейший персонаж в иранской, мусульманской, античной и даже индийской и европейской средневековой литературе (Ольденбург С.Ф. Культура Индии. М.,1991, с 53-69).

Вот один из сюжетов бесчисленных «романов об Александре», созданных в греческой среде II-I веков до н.э.: последний египетский царь Нектанеб, с помощью магических средств узнавший однажды, что его страной овладеют персы, бежит из Египта, захватив золото и переменив платье, в Македонию. Здесь, в Пелле, он приобретает славу искусного мага, влюбляется в Олимпиаду, жену царя Филиппа, околдовывает ее и добивается ее взаимности. Олимпиада думает, что находится в связи с богом Амоном, образ которого принимал Нектанеб, являясь к ней на свидание. Филипп по возвращении узнает, что у Олимпиады родится сын и верит, благодаря чарам Нектанеба, что это сын бога. Александр, еще будучи отроком, проявляет много мужества и разума: укрощает коня-людоеда Буцефала, побеждает на олимпийских состязаниях в беге на колесницах, мудро отвечает послам Дария, требовавшим дань, мирит поссорившихся родителей и т. д. Вступив на престол после смерти Филиппа, Александр отправляется в освободительный поход против персов. Пройдя ряд стран, Сицилию и Италию, где он подчиняет римлян, он переправляется в Африку, посещает оракул Амона в Ливийской пустыне и, получив его предвещание, основывает город Александрию. После посещения Мемфиса, где египтяне признают его сыном своего царя Нектанеба, который должен был вернуться к ним по предсказанию оракула, Александр отправляется в Сирию и завоевывает город Тир, не пожелавший сдаться ему. В битве у реки Пинара, Александр, разбив персидские войска, обращает их предводителя, царя Дария, в бегство. Затем, неожиданно прервав войну, он отправляется в путешествие в Илион, где поклоняется героям Трои, затем в Грецию, разрушает Фивы, не внимая мольбам певца Исмения пощадить город, но позднее вновь отстраивает этот город. Далее происходит народное собрание афинян, на котором Демосфен выступил с предложением подчиниться Александру Македонскому. Победив спартанцев, Александр возвращается в Азию. Здесь он предпринимает военные действия против персов и переходит через Евфрат. Между Александром и Дарием идет постоянная переписка. По совету Амона, явившегося Александру во сне, Александр, переодевшись, отправляется в лагерь Дария, однако, будучи узнанным, бежит. После новой битвы с персами он берет в плен родственников Дария. Сам Дарий бежит, спасаясь от преследователей, и попадает в руки двух своих сатрапов, замысливших убить его. Александр находит смертельно раненого Дария, великодушно оказывает ему помощь и обещает жениться на его дочери Роксане. Убийц Дария он казнит. Написав о своих намерениях Олимпиаде и матери Дария, он женится на Роксане. Происходит возмущение греческих войск, но Александр обращается к ним с увещательной речью, и происходит замирение. Далее следует поход против индийского царя Пора и победа над ним. После посещения брахманов и беседы с ними на философские темы Александр пишет Аристотелю о чудесах Индии и фантастических приключениях своего войска. На пути странствования Александру встречаются удивительные люди-полузвери (шестирукие, безголовые, с глазами на груди, трехглазые, с собачьими головами, с птичьими туловищами и т. п. странные существа и чудовища), диковинные земли, где царит или палящий зной, или сплошной мрак, а земля, по которой идет войско, покрыта драгоценностями. Сам Александр отваживается подняться в воздух на крыльях огромных птиц и опуститься на дно морское в стеклянной камере. Возвращаясь из Индии, он под именем Антигона попадает во дворец эфиопской царицы Кандаки. Но царица узнает его по имеющемуся у нее портрету. Александр вновь в опасности: младший сын Кандаки, женатый на дочери Пора, намерен отомстить ему за смерть Пора. Кандака и ее старший сын Кандавл, жену которого Александр освободил из плена, спасают Александра, и он с дарами возвращается. После переписки с фантастическими амазонками, заключив с ними договор, Александр возвращается в Вавилон. Оттуда он пишет обо всем Олимпиаде и Аристотелю. Различные знамения предвещают близкую смерть Александра. Умирая, он оставляет завещание. Тело его доставляется в Мемфис, а затем в Александрию. Роман заканчивается перечислением основанных Александром городов (История Александра Великого. // Поздняя греческая проза. М., 1960, с 397-416).

Как видим, не смотря на ужасающее количество исторических ошибок и анахронизмов, данный сюжет вполне отвечает тем требованиям, которые верующие библеисты предъявляют к библии как историческому источнику: в нем упоминаются вполне исторические персонажи и реальные события, а если какое-либо событие нигде более не упоминается, то чем «Роман об Александре» в качестве единственного достоверного источника хуже библейских историй? Уж во всяком случае, не за счет степени исторической достоверности. Александр Великий важен для нашего исследования тем, что именно благодаря его деятельности процесс возникновения мировых религий перешел в активную фазу, и именно он – умерший в возрасте 33 лет без одного месяца – может считаться истинным основателем христианства (в мире, где Александр Македонский не сокрушил Персию, христианства нет). Следовательно, христиане могут без всякого вреда для себя отказаться от ветхого завета, как противоречащего самому духу христианства, и принять в качестве своего рода «предисловия» к пришествию Христа ряд самых увлекательных и популярных в древности романов об Александре. Натренированная веками и даже тысячелетиями христианская экзегетика легко сможет примирить и истолковать все возможные противоречия в текстах, а равно найти в этих же текстах убедительные предсказания пришествия Христа (перечтите еще раз сюжет романа об Александре и вы обнаружите немало т.н. «параллельных мест», имеющих столь же прямое отношение к христианству, как и т.н. «ветхозаветные пророчества»). Надо также заметить, что Низами – автор «Искандарнаме» (XII век) описывает «счастливую страну свободы и равенства на Севере», которую посетил Искандер.

Если для греков еврейские верования были лишь одним из артефактов пестрого мира народов и культур огромной Азии, то для евреев античная культура оказалась существенной проблемой. Строй мысли образованных греков, который самым естественным образом вместе с греческой системой образования быстро распространился от Гибралтара до Памира, не оставлял никаких шансов для верований в традиционном смысле слова – т.е. предъявлял к ним требование соответствовать хотя бы элементарной логике, причем логике не замкнутой в себе, а базирующейся на непосредственной связи с реальной действительностью, и в этом плане верифицируемой – т.е. проверяемой. Какие бы ошибки и заблуждения не встречались в трудах античных ученых (Аристотель, например, считал, что у мухи – четыре ноги, а Каспийское море соединяется проливом с Северным океаном), но все эти мнения никогда не возводились в ранг «божественных (абсолютных) истин», и все античные мыслители отдавали себе отчет в возможности проверки и исправления сложившихся мнений (само понятие «философ» - «любитель (искатель) мудрости» указывало на относительность человеческого знания и отрицало абсолютизацию опыта любых интеллектуальных, социальных или национальных групп). Те верования, которые не могли выдержать этого экзамена, либо исчезали, либо возводились в ранг символической традиции, либо низводились до уровня простонародных суеверий, элементарно неприличных образованному человеку. При этом античный образ жизни не ограничивался лишь ментальной сферой, но распространялся также на быт, обычаи, привычки, поведенческие и прочие ценности повседневной жизни, и в итоге, принимая античную культуру, любой человек на всем пространстве эллинизма неизбежно был вынужден либо полностью отказаться от своих партикулярных обычаев, либо совместить их с универсальными античными. И те группы и отдельные личности, которые принимали античный образ жизни, вполне могли подвергаться остракизму со стороны своих более патриотически настроенных соплеменников. Известны конфликты на почве ношения греческой одежды и препровождения досуга в античном стиле в скифской, армянской, иранской среде. Согласно абхазскому мифологическому сказанию, местные боги даже уничтожили целый античный город в районе современной Пицунды. Ко всему прочему, античный образ жизни (в отличие от современного т.н. «американского образа жизни», жестко привязанного к существующей уже более 150 лет американской политической системе) не ассоциировался с какими-либо застывшими общественно-политическими формами, а тем более государствами: на протяжении трех веков в ареале эллинизма происходила калейдоскопическая смена правителей и царств, и даже Римская Империя, консолидировавшая большую часть античного мира, не ассоциировалась со всем эллинизмом. А поэтому в военно-политическом отношении эллинизм неуничтожим. Можно было завоевать Грецию, как это сделали римляне, но при этом победитель подвергался тотальной эллинизации. Судьбы народов в рамках завоеванной Александром Великим территории складывались по-разному, но везде заметна смена эпохи и появление новых черт. Малоазийские народности: вифины, пафлагоны, мисы, фригийцы, лидийцы, карийцы, ликийцы, каппадокийцы (белые сирийцы) подверглись почти полной эллинизации и к началу нашей эры уже мало чем отличались от классических греков – впоследствии именно Малая Азия стала этническим ядром Нового Рима возрожденной Греции – Византии (идентичность в гораздо большей степени сохранили «полудикие» племена киликийцев и писидийцев, на протяжении всего I тысячелетия до н.э. сохранявшие обособленность, в т.ч. политическую). Египет Птолемеев еще Шпенглер сравнивал с императорской Россией, а Александрию Египетскую – с Санкт-Петербургом, подчеркивая свойственный Александрии характер «исторической псевдоморфозы» - попытки одной культуры выразить себя посредством форм, свойственных другой (Самосознание европейской культуры ХХ века. М.,1991, с 29-30), хотя эта характеристика, как и многое у Шпенглера, очень схематична; в реальности были не только две культуры – александрийская эллинистическая и египетская отечественная, но и синкретические формы этих культур, которые впоследствии – уже в римское и ранневизантийское время – стали последними нишами египетской традиции. Манефон, написавший историю Древнего Египта, и Берос, осветивший историю Древнего Двуречья, а также Иосиф Флавий желали противопоставить свои национальные традиции эллинистической нивелировке, но, по иронии судьбы, их труды дошли до нас исключительно через призму этого самого эллинизма, который они в той или иной мере недолюбливали. И повсеместно наблюдаем вкрапления греческих анклавов – бесчисленные Александрии, Селевкии, Птолемаиды, где селились как греки, так и негреческое население, и которые служили мощными катализаторами процесса эллинизации. Пользуясь политическим ослаблением эллинистических государств, иранские народы и армяне добиваются независимости, а Месопотамия становится самым «депрессивным» регионом эллинистического мира, сохраняя лишь память о былом величии. Историки, занимающиеся эпохой эллинизма, мало обращают внимания на финикийскую культуру в традиционных районах ее существования, и она представляется находящейся в этот период в состоянии безнадежного упадка, но это не так, и, не смотря на сменяющие друг друга завоевания, Финикия сохраняет свой статус важного объекта на историко-культурологической карте мира: финикийские города по прежнему многолюдны, а финикийские верования под влиянием зороастризма и греческой философии начинают приобретать черты развитой религии. Евреям долго не удавалось завоевать независимость, поскольку они оказались в зоне противоборства двух самых сильных держав эллинистической эпохи – Птолемеевского Египта и Селевкидской Сирии. И евреи в очередной раз осознали микроскопичность своей среды и ничтожность своего места в мировой истории, и то, что они – их небольшая страна, затерянная где-то между великолепной Александрией и процветающими городами сирийских греков – не только не цель, но даже не средство, а всего лишь обстоятельство грандиозных процессов, истоки и цели которых выходят за пределы наивных представлений ветхого завета, в рамках которых родоначальник лишь одной группы семитических племен – Сиф (Шет) – отождествлялся с праотцем всего человечества. Л.Н.Гумилев как-то заметил, что у человека, читающего ветхий завет, возникает впечатление, будто стычки древних израильтян с филистимлянами и бедуинами являются главными событиями человеческой истории. Можно себе вообразить весь контраст античного информационного поля с этими партикуляристскими идеями. В течение 150 лет (от Александра Македонского до Маккавейской войны) происходила заметная эллинизация еврейского населения Палестины, которое, не порывая с уже ставшей традиционной иудаистической религией, воспринимали элементы античного образа жизни: стали получать греческое образование, заниматься спортом, следить за эллинистической модой – вплоть до принятия норм греческой гигиены и отдельных бытовых моментов («возлечь за столом» - часто встречающееся в новом завете выражение – это ведь греческий трапезный обычай; древние евреи до Александра Македонского ели не лежа, а сидя). Это все очень не нравилось еврейским патриотам и партикуляристам, причем, степень эллинизации еврейского населения преуменьшается в позднейших еврейских исторических трудах, однако это обычный перфекционизм патриотического сознания, согласно которому «подлинный народ» не может отступать от своих веры и обычаев, и это удел отдельных отщепенцев. Достаточно вспомнить, что сам Иосиф Флавий, близкий по своим убеждениям к фарисеям, пользовался среди евреев-современников репутацией предателя и вероотступника (на историческом поле с ним соперничал Юстус Тивериадский, написавший не сохранившуюся альтернативную еврейскую историю от Моисея до разрушения Иерусалима в 70 году), и труды Иосифа Флавия дошли до нашего времени посредством не еврейской, а античной традиции. Восстание Маккавеев преследовало вполне ясную цель – защиту национальной идентичности евреев в их исторических границах. Т.е. речь идет уже не о какой-то всемирно-универсальной роли евреев, а всего лишь о сохранении ими независимости – своей и своего бога. Победив, благодаря ослаблению Сирийской державы Селевкидов и тому, что в этот период поблизости не нашлось достаточно сильных противников, еврейские повстанцы наконец-то (после 420-летнего перерыва) добиваются государственной независимости. Попытка создать национально-консолидированное государство в стране со смешанным населением привела к этническим конфликтам, а крайний религиозный фундаментализм победившей партии стимулировал эмиграцию за пределы теократического Государства Иудеи значительной части населения (что отдаленно напоминает ситуацию в Чечне в 90-х гг. прошлого века, когда попытки построить исламское общество на принципах шариата, которые веками существовали в Чечне, но не доминировали над адатом, привели к расколу чеченского народа и эмиграции – прежде всего в «неверную» Россию значительной части чеченцев, не желавших жить в теократическом государстве). Именно отсюда следует начинать историю крупных еврейских диаспор в греко-римском мире. Еврейские диаспоры в Александрии и других городах Восточного Средиземноморья стали религиозным меньшинством в рамках эллинистического мира, чему способствовал перевод Пятикнижия на греческий язык в первой половине III века до н.э. (остальные книги ветхого завета были переведены на греческий язык уже в середине следующего столетия – 130 году до н.э.) Однако, независимое государство евреев просуществовало лишь около 100 лет. В 63 году до н.э. Гней Помпей Великий взял Иерусалим и «шаркающей кавалерийской походкой» зашел в святая святых Иерусалимского храма, а Яхве оказался совершенно бессилен что-либо предпринять.

В эпоху Маккавейского восстания в Иудее зародился жанр апокалиптического пророчества. Первым таким произведением является Книга Даниила, созданная около 167-163 годов до н.э. (о том, что она не принадлежит заявленному автору, а создана гораздо позже, знал еще неоплатоник Порфирий в III веке н.э.), в течение следующих 300 лет появились аналогичные по жанру Завещание двенадцати патриархов, Книга вознесения Моисея, Апокалипсис Баруха, Книга Еноха, Третья Книга Ездры, Псалмы Соломона, Завещание Авраама, Книга Еноха Праведного. Апокалиптическая литература происходит из жанра пророческих книг, первые фрагменты и идеи которых создавались в еврейской среде еще во времена вавилонского пленения, кодифицируются окончательно лишь в начале эпохи второго храма – т.е. в V-IV веках до н.э. Сюжеты и композиция пророческих книг довольно просты и не отличаются разнообразием. Вначале идет констатация всевозможных беззаконий (т.е. несоответствий заключенному израильтянами при посредничестве Моисея договору с Яхве), творящихся в еврейской среде, затем следует живописание всех несчастий и бед, которые неминуемо обрушатся них в наказания за беззакония, что перемежается ритуальными проклятиями в адрес «языческих народов» и в конце (не всегда) выражается слабая надежда на «исправление» евреев. Отдельные элементы социальной критики (обличение богатых и властей), встречающиеся в пророческих книгах, позволяли некоторым современным библеистам даже утверждать о «социалистическом» характере пророческого движения (к тому же все пророки настроены антимонархически). В книгах пророков также содержатся разнообразные предсказания будущих судеб соседних с Иудеей стран и народов, которые можно, подобно предсказаниям Нострадамуса, примерять к любым событиям далекого будущего: от походов Наполеона до вторжения американцев в Ирак, но к ближайшей перспективе они не относятся, а поэтому могут расцениваться как подражание популярному одно время в Египте Среднего Царства жанру проклятий в адрес врагов Египта, содержанием которых являются не предсказания, а пожелания. Например, в Книге пророка Иеремии (главы 46-51) содержатся ряд подобных предсказаний. Иеремия, живший во времена последнего иудейского царя Седекии, в 4-й год его правления (593 год до н.э.) предсказывает, если предположить, что книга аутентична, будто Египет потерпит от Вавилонии (именно от Вавилонии и ее царя Навуходоносора, что автор подчеркивает (46:26) и не дает простора для иносказаний) настолько сокрушительное поражение, что будет разрушена даже одна из его столиц (46:19). Однако за весь период (593-539 гг. до н.э.) вавилонские войска, не смотря на свои победы над египтянами в Азии, ни разу не доходили до Нила, а в правление фараона Аб-Мосе (570-526 гг. до н.э.) Египет, наоборот, достиг своего расцвета и пережил вавилонского противника. В следующей главе (47:2-5) Иеремия предсказывает колоссальное наводнение (видимо, цунами), идущее с севера, которое должно уничтожить города филистимлян – Газу и Аскалон. В реальности филистимляне продолжали жить в названных городах вплоть до начала н.э., когда они постепенно эллинизировались. Следующая – огромная 48 глава посвящена «наследственному врагу» - Моаву (автор просто сатанеет, задыхаясь от ярости, ненависти и злобы, и даже забывает упомянуть, кто же именно осуществит геноцид, т.е. полное уничтожение (48:42) моавитян). Автора Книги пророка Иеремии очень бы огорчило, если бы он узнал, что даже в I веке н.э. моавитяне были довольно многочисленным народом (Иосиф Флавий. Иудейские древности. I, 11, 5). Аммон, согласно предсказанию Иеремии, будет захвачен Иудеей, чего в реальности также не случилось. Идумеям обещано скорое и поголовное истребление (49:10), так что, если бы пророчество Иеремии сбылось, Ирод Великий никогда не появляется на свет. Дамасское царство уже давным-давно к моменту пророчества было захвачено ассирийцами, но автору этого мало, и он желает вдобавок сжечь его главный город дотла (49:27). Дамаск существует и по сей день. Арабское княжество Кедар в северной части Аравийской пустыни Яхве призывает уничтожить, аргумент: слишком мирно они живут! (49:31) – а это, с т.з. Яхве, предосудительно. В реальной истории Кедар просуществовал еще более тысячи лет и вошел в состав Арабского халифата, когда его население приняло ислам. Дравидское государство Элам к востоку от Вавилонии, не смотря на свою отдаленность, заслужило специальных проклятий: Яхве через Иеремию обещает предать Элам разгрому, но «в последние дни» возродить его (49:39). Элам прекратил существование задолго до пророчества – в 644 году до н.э., завоеванный Вавилоном, и более никогда не возрождался; сейчас в Ахвазе – на его территории – живут иранские арабы. По поводу Вавилонии автор Книги Иеремии выражает надежду на уничтожение ее мидянами – пришедшими с севера, а не с востока – как ее реальные победители персы. Причем вавилонские стены будут разрушены, и город прекратит существование. И здесь предсказатель оказался неправ. Подобные пожелания всем поскорее подохнуть в качестве научной методики как-то не прижились в исторической литературе. Античные историки – Геродот, Фукидид, Ксенофонт, описывая любые события и страны, прибегают к спокойному, трезвому, нейтральному тону, стремясь сохранить объективность, необходимую историку для наилучшего достижения поставленной цели – не оставить в безвестности великие свершения всех народов мира (Геродот). Современная и не только современная историческая наука пошла по пути Геродота, а не по пути «ревнителя» Иеремии, и в этом, выражаясь в терминах Льва Шестова, Афины одержали решительную победу над Иерусалимом. Высказываемое защитниками подобного «ревнительского» мировоззрения мнение, что будто все народы в точно такой же степени во времена Иеремии ненавидели друг друга, совершенно ошибочно. Что очевидно как раз на примере греков и даже персов (не смотря на их зороастрийскую религиозность). Вообще, если бы все народы относились друг к другу таким образом, наши предки давным-давно (задолго до нашего рождения) перебили бы друг друга.

Апокалипсическая литература как явление сложнее. У авторов книг пророков был кругозор левантийских провинциалов (о существовании отдаленных народов – греков, карфагенян или индийцев – они не знают; об иранских народах опять ни слова плохого!), и самую лютую ярость у них вызывают не отдаленные эламиты или кедариты, а близкие и даже родственные аммонитяне и моавитяне (вероятно, эти пророчества вполне могут относиться к слою книг пророков, созданному в период до второго храма – ничего специфически монотеистического в них нет: обычная ненависть Яхве к другим богам и их народам). Апокалипсическая литература создавалась уже в период эллинизма и, за исключением Книги Даниила, не была принята в масоретский канон. Поэтому авторы апокалиптических книг неизбежно отталкивались от эллинистической среды, вне зависимости от их отношения к ней (а оно, как правило, от сдержанного – у того же Даниила – до крайне отрицательного). Авторы апокалипсисов понимают, что мир велик, что никто так просто не уничтожит те или иные народы и страны, что это объективная реальность, что обетование Яхве Аврааму сделать его потомство многочисленным, как песок морской, не исполнилось – евреи никогда не станут самым большим народом на земле, и остается лишь надеяться, что Яхве сможет сделать так, чтобы все народы мира служили евреям – избранному народу (Книга Даниила 7:13-14), во главе которого станет «сын человеческий» – мессия (христиане впоследствии стали интерпретировать все подобные надежды, как пророчества о приходе Иисуса Христа и создании всемирной интернациональной христианской церкви, что, естественно, с т.з. еврейских апокалиптиков, бессмысленно, поскольку не обеспечивает первенства именно евреям; при этом этнический фактор в иудаизме существенно корректируется религиозно-идеологическим: мало быть евреем по происхождению, надо еще быть правоверным иудаистом – эта тенденция как раз подтверждает реальность ухода заметной части евреев из традиционной культуры в эллинизм). Невозможность совместить две задачи: этнического партикулярного самосохранения и исполнения глобальной роли как будто не осознается авторами апокалипсисов. Для апокалипсического мышления также характерно дуалистическое видение окружающего мира – он делится на две части: еврейскую и нееврейскую, причем эти части, с т.з. апокалиптиков, пропорциональны и даже равны. Это очень непропорциональное видение реального мира впоследствии окажет самое негативное влияние на еврейских историков, которые будут утверждать о «значительном» и даже «огромном» влиянии еврейской общины на культуру и иные стороны жизни какой-либо страны, даже если в реальности численность еврейского населения в этой стране составляла доли процента. Верующих людей (не только иудаистов) совершенно не смущает эта непропорциональность, и они совершенно не понимают диалектическую закономерность перехода количественных изменений в качественные (аналогично, к примеру, православные источники нашего времени утверждают, что микроскопическая – около 25 тысяч членов – православная община Японии играла большую роль в жизни страны, хотя в XIX-XX вв. неизвестен ни один японский деятель культуры или политический деятель, православный по вероисповеданию). Спорить с верующими на этот счет и приводить им доводы, опровергающие подобные мнения, совершенно бесперспективно. Для иудаистов первичность еврейской культуры и традиции по сравнению с культурами и традициями всех остальных народов – едва ли не религиозный догмат (хотя, даже если опираться исключительно на ветхозаветные источники, для подобного мнения нет оснований: еврейский народ формируется как народ, имеющий определенные этнические традиции и этническую культуру, только со времен исхода из Египта (XХVII век от сотворения мира, по условной библейской хронологии), равно как и религия возникает именно в этот момент – т.е. относительно поздно, причем, даже если считать, что кроме сыновей Ноя с семьями после всемирного потопа (датирующегося, по условной библейской хронологии, XVII веком от сотворения мира) никто не выжил, за тысячу лет, минувших со времен потопа, вполне могли развиться самостоятельные национальные традиции: в Книге Бытия называется множество уже сложившихся этнических общностей – те же египтяне), а стало быть, это влияние просто неизбежно. И если этого не происходит, это служит для авторов апокалипсисов лишним доказательством «неправильности», «дефектности» окружающего мира и доказательством того, что он неминуемо должен быть уничтожен сотворившим его богом Яхве. В иудаизме эпохи второго храма религиозный элемент окончательно отождествляется с национальным, и поэтому любой, самый заурядный, национальный конфликт стал рассматриваться, как святотатство – нападение «язычников» на Яхве, и, как следствие, предполагать необходимость бескомпромиссной борьбы в ходе этой национально-религиозной войны до полного уничтожения противника, поднявшего руку на самого бога. Разумеется, ответственность во всех подобных конфликтах возлагается на «язычников». Если в ветхом завете антиеврейская позиция фараона объясняется (что весьма удивительно) тем, что сам Яхве «ожесточал» его сердце, то в последующей иудаистической традиции антисемитизм стал пониматься в качестве онтологического свойства, по природе присущего всем неевреям; показательно также, что антисемитизм из независимых источников документально зафиксирован не ранее V века до н.э. (Словарь античности. М.,1994, с 37), что также укладывается в концепцию появления иудаизма не ранее этого времени. Впрочем, здесь нет ничего странного и удивительного. Такова неизбежная логика любого патриотизма в любой стране и в любую эпоху: свой родной народ всегда прав и никогда ни в чем не виноват, и даже если он виноват, то все равно он не виновен, потому что во всех исторических событиях родной народ – невинная жертва злобных, коварных, циничных и жестоких иноплеменников, сам смысл существования которых – вечно нападать на родной народ и чинить ему всяческое зло. Однако напрасно было бы искать такие пассажи у блестящих историков античности. Почему такое мироощущение более характерно для евреев, чем для греков? Возможно, причина лежит в большей исторической ушибленности евреев, и в том, что греки в действительности оказали куда большее влияние на мировую историю, у них практически не было таких комплексов, и они не нуждались в постоянном доказывании, убеждении, выторговывании признания своей роли в мировой истории, попутно пугая несогласных божьим гневом. Иосиф Флавий потратил немало времени, нервов и пергамента, доказывая читателям древность иудейского народа, а, к примеру, Диоген Лаэртский во вступлении к своему труду «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» просто походя напоминает, что «не только философы, но и весь род людской берет начало от эллинов» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. 1. 3). Для него это было очевидно и не нуждалось в специальных доказательствах.

[ladimir]

Чтобы проиллюстрировать всю пропасть, лежащую между еврейским и греческим мироощущениями (и в их лице между религиозным и мифологическим мироощущением), следует сравнить фрагменты из Псалмов Давида (созданных в III веке до н.э.) и «Одиссеи», созданной около VIII века до н.э.

Книга Псалтырь. Псалом 29:
Господи! Тебя вознесу, ибо Ты возвысил меня, Ты не позволил врагам потешиться надо мной!
Господи Боже мой! Вот, я к Тебе воззвал и Ты исцелил меня,
Господи, Ты извлек из Шеола душу мою, Ты оживил меня, в могилу сойти не дал!
Воспойте Господу, святые Его, восславьте память храма Его!
Гнев Его — на миг, милость Его — вовек, вечером — плач ниспошлет, утром – возвеселит.
Так говорил я во дни благоденствия моего: «Не пошатнусь вовек!»
В милости Своей, Господи, Ты поставил меня на вершину силы моей! Но сокрыл Ты лицо Свое, в уныние меня поверг.
К Тебе, Господи, я воззвал, Тебя умолял, о Господи:
«Какая польза Тебе будет от крови моей, если в могилу сойду? Восславит ли прах Тебя, возвестит ли верность Твою?
Услышь и помилуй, Господи, моим заступником будь!»
И вот, Ты обратил в ликование слезы мои, снимаешь с меня лохмотья, веселием препоясал!
Да славит Тебя душа моя, да не умолкает, Господи, Боже мой, вовек восславлю Тебя!

«Одиссея», в переводе В.А.Жуковского, песнь 8:
Двери Гефест отворил, и душа в нем наполнилась гневом;
Громко он начал вопить, чтоб его все услышали боги:
«Дий-вседержитель, блаженные, вечные боги, сберитесь
Тяжкообидное, смеха достойное дело увидеть:
Как надо мной, хромоногим, Зевесова дочь Афродита
Гнусно ругается, с грозным Ареем, губительным богом,
Здесь сочетавшись. Конечно, красавец и тверд на ногах он;
Я ж от рождения хром — но моею ль виною? Виновны
В том лишь родители. Горе мне, горе! Зачем я родился?
Вот посмотрите, как оба, обнявшися нежно друг с другом,
Спят на постели моей. Несказанно мне горько то видеть.
Знаю, однако, что так им в другой раз заснуть не удастся;
Сколь ни сильна в них любовь, но, конечно, охота к такому
Сну в них теперь уж прошла; не сниму с них дотоле я этой
Сети, пока не отдаст мне отец всех богатых подарков,
Им от меня за невесту, бесстыдную дочь, полученных.
Правда, прекрасна она, но ее переменчиво сердце».
Так он сказал. Той порой собрались в медностенных палатах
Боги; пришел Посейдон-земледержец; пришел дароносец
Эрмий; пришел Аполлон, издалека разящий стрелами;
Но, сохраняя пристойность, богини осталися дома.
В двери вступили податели благ, всемогущие боги:
Подняли все они смех несказанный, увидя, какое
Хитрое дело ревнивый Гефест совершить умудрился.
Глядя друг на друга, так меж собою они рассуждали:
«Злое не впрок; над проворством здесь медленность верх одержала;
Как ни хромает Гефест, но поймал он Арея, который
Самый быстрейший из вечных богов, на Олимпе живущих.
Хитростью взял он; достойная мзда посрамителю брака».
Так говорили, друг с другом беседуя, вечные боги.
К Эрмию тут обратившись, сказал Аполлон, сын Зевеса:
«Эрмий, Кронионов сын, благодатный богов вестоносец,
Искренне мне отвечай, согласился ль бы ты под такою
Сетью лежать на постели одной с золотою Кипридой?»
Зоркий убийца Аргуса ответствовал так Аполлону:
«Если б могло то случиться, о царь Аполлон-стреловержец,
Сетью тройной бы себя я охотно опутать дозволил,
Пусть на меня бы, собравшись, богини и боги смотрели,
Только б лежать на постели одной с золотою Кипридой!»
Так отвечал он; бессмертные подняли смех несказанный.

А.Ф.Лосев следующим образом характеризует античную культуру: 1. Античная культура основана на принципе объективизма, 2. Античная культура – это не только объективизм, но еще и материально-чувственный космологизм, 3. Античность построена на одушевленно-разумном космологизме, 4. Античный космос абсолютен, 5. Античная культура вырастает на основе пантеизма (античные боги – это законы природы, которые ею управляют), 6. Античная культура есть абсолютизм фаталистическо-героического космологизма, 7. Античность скульптурна (что перекликается с одним из главных тезисов Шпенглера), 8. Античная культура основана на внеличностном космологизме, 9. Античный индивидуум – это не личность, это «неделимость», 10. Античная личность – это «ипостась», гипотеза, 11. Античный логос – понятие логическое, языковое и в то же время – материальное, натурфилософское, связанное с воздухом, огнем, водой, землей – первоэлементами, 12. Бытие, история, согласно античному мироощущению, это сцена, на которой происходит всемирное представление, которое есть огромный внеличностный космологизм. (Лосев А.Ф. История античной эстетики. М.,1992, Ч 1, с 314-322). Когда мы рассматриваем иудаизм (как монотеистический периода второго храма, так и гностический – периода после V века н.э.), трудно вообразить себе что-либо более далекое от античности. Иудаизм субъективен, уже только потому, что бог иудаизма – личность; дематериализируя своего бога, во избежание печального опыта его уничтожения, посредством уничтожения объектов его материализации, иудаизм решительно порывает с материально-чувственным космологизмом, который вполне мог быть характерен для еврейских верований периода первого храма (если в этих верованиях наблюдалась достаточно развитая «языческая поэзия» - т.е. опоэтизированное описание природы и ее явлений (ее фрагменты все-таки сохранились, попав в канон ветхого завета), то после V века до н.э. поэтическое описание природы начисто исчезает из еврейской духовной литературы, т.е. теряется связь с космосом); окружающий материальный космос для иудаиста – лишь вещь, творение творца, и уже по одному этому не может быть абсолютен; поскольку Яхве создал по своему образу и подобию лишь человека, но не весь мир, никакого одушевленно-разумного космоса быть не может: Яхве находится вне его, а человек продирается к нему сквозь мертвый и враждебный тварный мир; если человек – личность, а мир безличен, законы природы фатально оказываются враждебны человеку, поэтому в иудаизме человек стремится «обмануть» законы природы, преодолеть их, выторговать для себя «особое отношение» - как особый статус личности на фоне безличного космоса и как особый статус «избранного народа» на фоне остального человечества, и отсюда иудаистическая жажда «чуда» - т.е. нарушения богом законов природы, которые, по идее, он же сам и создал; поскольку человек в иудаизме радикально отличен от космоса и подобен богу, ни о каком фаталистическом героизме также речь не идет, более того – бог и человек вместе –заговорщики против этого космоса (что впоследствии любопытным образом совпало с гностической концепцией злого бога – Демиурга, сотворившего мир, и доброго бога, вызволяющего человека из этого «злого мира»); Шпенглер определял ближневосточный культурно-исторический тип, куда он включает Сирию и Месопотамию I-VI веков н.э., а также Византию и Мусульманскую цивилизацию, в его эстетическом воплощении как «мир пещеры», сотворенной богом (что в современной физике может проявляться в теории Эйнштейна о замкнутой вселенной); если мир сотворен богом как вещь, а человек сотворен им же как личность, то все, что есть у человека – не его, а божье, но и сам человек не свой, а божий, и не может восприниматься как индивидуум – «неделимость»; личностный антикосмологизм иудаизма, как это не парадоксально, также отрицает свободу, но с другого конца, чем одержимость судьбой в античной эстетике: свобода нужна человеку в иудаизме только для того, чтобы сделать правильный выбор, но та же свобода дает ему возможность сделать неправильный выбор, а поэтому свобода в иудаизме (равно как и в любой другой религии) – не цель или идеал, а очень неприятная проблема, которую надлежит незамедлительно решать, и поэтому свобода может быть в любой религии лишь микроскопическим просветом между глыбами рабства: рабства «греху» или рабства богу; если что такое хорошо, а что такое плохо определяет бог, как создатель мира, а этот бог к тому же личность, понятия добра и зла не могут быть по своей природе объективными и неизбежно являются субьективными: «зло» - это то, что злом называет бог, и «добро» также то, что добром считает бог, а не то, что является добром и злом субстанционально, объективно, и искать здесь какую-то внебожественную, внесубъективную логику совершенно бессмысленно; человек в иудаизме общается с богом посредством определенного кода, который представляет из себя определенным образом подобранную информацию (тайную в той степени, в которой это требует характер их заговора против «греховного» космоса), содержащуюся в «священной книге», вне этого кода общение или невозможно, или затруднено, что отрицает логос, как разлитую непосредственно в природе истину; история, согласно иудаизму, замкнута, с одной стороны она ограничена сотворением мира, с другой – приходом мессии. Признавая своего бога личностью, монотеисты (в первую очередь иудаисты, хотя аналогичная проблема возникает в любом монотеизме – от зороастризма до христианства) не догадываются, в какую ловушку попадают. Личность (любая, не только конечная как человек, но и бесконечная как бог) по природе своей субъективна, и как следствие не может быть объективной (поскольку мыслящий себя субъект и объект не тождественны). Если же все-таки их отождествить, то из этого возникает два противоречия: во-первых, если бог монотеизма как объект тождественен богу монотеизма как субъекту, то это приводит в конечном счете к пантеизму, поскольку ничто не мешает объективному богу быть тождественным объективному миру, либо (в случае конечности мира и бесконечности бога) объективному миру быть частью объективного бога. Во втором случае тождества объекта и субъекта мир становится всего лишь мышлением бога о нем (мире) и сам перестает быть объективным (в наши дни подобная эстетика получает воплощение во всевозможных теориях мира как компьютерном программы, существующей лишь в сознании ее создателя). Однако, если субъект и объект все же не тождественны (монотеизм старательно избегает с одной стороны пантеизма, а с другой – представления об иллюзорности мира), бог-личность вообще выпадает из пространства и времени, у него нет своего места в объективном мире. Человек, будучи субъектом, при этом имеет материальное воплощение и через него объективизируется. Но монотеисты сами лишили бога материальности, провозгласив его духом (даже в христианстве воплощается лишь одна ипостась, но не весь бог, который в лице Бога-Отца отнюдь не пребывает на кресте). Экзистенциальность существования, заданная личностным свойством монотеистических богов, превращает их в «ущербных богов», описанных С.Лемом в «Солярисе»:
«– Ах, ты абсолютно не понимаешь, о чем речь. Скажи мне, ты… веришь в бога?
Он быстро взглянул на меня.
– Ты что?! Кто же в наши дни верит…
В его глазах тлело беспокойство.
– Это не так просто, – сказал я нарочито легким тоном. – Я не имею в виду традиционного бога земных верований. Я не знаток религии и, возможно, не придумал ничего нового… ты, случайно, не знаешь, существовала ли когда-нибудь вера… в ущербного бога?
– Ущербного? – повторил он, поднимая брови. – Как это понять? В определенном смысле боги всех религий ущербны, ибо наделены человеческими чертами, только укрупненными. Например, – бог Ветхого завета был жаждущим раболепия и жертвоприношений насильником, завидующим другим богам… Греческие боги из-за своей скандальности, семейных распрей были в не меньшей степени по-людски ущербны…
– Нет, – прервал я его. – Я говорю о боге, чье несовершенство не является следствием простодушия создавших его людей, а представляет собой его существеннейшее имманентное свойство. Это должен быть бог ограниченный в своем всеведении и всемогуществе, который ошибочно предвидит будущее своих творений, которого развитие предопределенных им самим явлений может привести в ужас. Это бог… увечный, который желает всегда больше, чем может, и не сразу это осознает. Он сконструировал часы, но не время, которое они измеряют. Системы или механизмы, служащие для определенных целей, но они переросли эти цели и изменили им. И сотворил бесконечность, которая из меры его могущества, какой она должна была быть, превратилась в меру его безграничного поражения» (Лем С. Избранное. Л.,1981, с 398-399).
Особую проблему – как обычно – составляет соотношение свободы человека и всемогущества монотеистического бога, проявляющегося в его всезнании. Нельзя отрицать, что монотеистические боги, по логике монотеизма, знают будущее. При этом они дают человеку свободу, в том числе фактически легитимизируют его право на неподчинение богу. Но и это не исчерпывает условий человеческой свободы в представлении монотеистов. Бог монотеизма, в силу своего всемогущества, заранее знает будущее (большинство богословов сходятся даже на том, что самого времени как такового для монотеистического бога не существует). Это предвидение, во-первых, выхолащивает свободу человека, поскольку настоящая свобода хороша своей непредсказуемостью, а предсказуемая свобода – это все, что угодно, но не свобода в прямом смысле слова. Во-вторых же, бог, зная заранее выбор свободного человека, которого он творит (ряд богословских концепций признает непосредственное участие божества в появлении каждого отдельного человека), сам делает себе проблемы, мучится и страдает. В мире людей это обычно именуется садомазохизмом. Таково следствие создания концепции личного бога-миродержца в онтологии. В гносеологии экзистенциальность (личностность) познания превращает познание в субъективизацию окружающего мира, выражающуюся в отождествлении желаний субъекта с реальностью (разумеется, не в пользу реальности). Монотеистически-личностный подход к гносеологии приводит к тому, что стирается различие между субъективизмом и объективизмом в процессе познания. И теряется критерий оценки правильности полученной информации. Чего же еще можно ждать от картины мира, управляемого личностным богом? Отсюда деление и распад единого внеличностного объективного взгляда на мир на множество лично-сектантских точек зрения, отстаиваемых с яростью и непреклонностью, а «официальная» (церковная) точка зрения – это лишь одна из сектантских, которая победила в борьбе за гносеологию. Будучи личностью «по образу и подобию» бога, монотеист начинает мыслить окружающий мир либо как часть своего сознания, либо как нечто враждебное самому себе. Человек оказывается затерян во враждебном мире материи, который никак не хочет подчиняться духу. По мере осознания невозможности осуществления полного господства духовного начала над материей, выражающейся в нарастании «дефектности» мира, его враждебности «избранному народу», в иудаизме усиливается пропаганда апокалипсических пророчеств.

Нельзя сказать, что такое мироощущение и подобного типа пророчества совершенно отсутствуют в других религиях. В армянских мифах борьба между хаосом и космосом трансформировалась в военно-политическую борьбу между армянским и «чужими» народами и государствами – Ассирией, Мидией (война армянского царя Тиграна против мидийского царя Аждахака). Центральный сюжет в древнеармянской мифологии – сопротивление армян иноземному порабощению. С того момента, когда армянские мифы стали историзироваться в письменной традиции, архаические боги и герои преобразовались в эпонимов армян, основателей страны и государственности (Хайк, Арам, Ара, Гехецик, Ваханг и др.) Мифические события были включены в конкретно-географическую среду. Злые космические или хтонические духи и демоны стали фигурировать как «чужие» этнические вожди, цари или царицы вражеских государств (Аждахак, противник Хайка – бог Бэл из Вавилона, Баршамин и др.) (Мифы народов мира. М.,1991, Т 1,с 104-105). Следует помнить, что армяне в IV веке до н.э. – III веке н.э. – зороастрийцы, хотя традиционная мифология сохраняется в синкретизированном виде. Поэтому в армянском мироощущении патриотизм сакрализован, ему придается онтологический характер, как первоценности, и армяне вполне логически становятся в этой системе ценностей «избранным народом». И если бы «армянизм» (точнее, армянский зороастризм) сумел ассоциироваться с нарождающимся христианством, именно армянская традиция стала бы «ветхозаветной» с т.з. христианского «нового завета». Впрочем, уже ставши христианами, армяне постарались отделить себя от остального человечества: в факте принятия монофизитского вероисповедания (и в этом православные историки совершенно правы) не было какого-то особенного, принципиального несогласия с православной догматикой, а было всего лишь желание отделить себя от православных соседей: византийцев, грузин, кавказских алванов и православных арабов Адиабены. В зороастризме Яшт постоянно предупреждает верующих (Яшт. 14:50-53):

Сказал Ахура-Мазда:
«Свершат пусть возлиянья
Ему арийцев страны,
И барсман простирают
Пускай арийцев страны,
И пусть скотину варят
Ему арийцев страны,
Хоть светлую, хоть темную,
Но цвета одного.
Пусть жертвы не приносят
Ни негодяй, ни шлюха,
Ни душегуб, ни верящий,
Но не поющий Гат,
Противник этой веры
Ахуры с Заратуштрой.
Когда приносят жертвы
Негодник или шлюха,
Убийца или верящий,
Но не поющий Гат,
Противник этой веры
Ахуры с Заратуштрой,-
То отстранит спасенье
Божественный Вэртрагна.
Тогда в арийцев страны
Придут войска набегом,
Тогда в арийцев страну
Придут войска врагов,
И сто сразят арийцев
На пятьдесят ударов,
На сто ударов - тыщу,
На тыщу - мириад,
На мириад - без счета».

А божественная харизма – Хварно дает его обладателю колоссальную власть и силу (Яшт. 19:68-69):

Хаэтумант, который
Коней владеет силой,
Имеет мощь верблюдов,
Могущество мужей;
И в нем такое Хварно,
О Заратуштра верный,
Несет он столько Хварно,
Что страны неарийцев
Все разом может смыть.
Всех неарийцев сразу
Назад он отодвинет
Так, что и глад, и жажду,
Так, что и зной, и холод
Почувствуют они;
Несет такое Хварно
Хранитель стран арийских
И всех родов скота
На благо людям добрым,
На помощь доброй вере
Ахура-Мазду чтущих.
Молюсь я ради счастья...

[ladimir]

Однако при этом нетерпимость к «дэвовским» культам в зороастризме ограничивалась лишь иранскими (арийскими) народами, а будучи незначительным меньшинством в огромной многонациональной империи, персы проводили очень терпимую религиозную политику, вплоть до государственного финансирования культовых учреждений. Отсюда практически полное отсутствие в Ахеменидскую эпоху религиозных конфликтов, что (с позиций современной толерантности) следует, несомненно, поставить в заслугу правящей династии. В области национальной политики зороастризм и иудаизм, при всей их похожести (зороастризм столь же духовная и личная религия: Ахура-Мазда любит сотворенного им человека и готов творить чудеса – т.е. нарушать законы природы ради предмета его любви), оказались абсолютно противоположны, что вполне объяснимо: зороастрийские мудрецы думали о всемирной империи, иудаистические – о своем землячестве, которое должно было любой ценой сохраниться в истории. В этой связи следует перейти к вопросу о религиозной нетерпимости и фанатизме, как чертах именно религиозного мироощущения, неизвестного мифологическому сознанию. В современном мире, путем проб и ошибок, в конце концов, возобладало почти всеобщее мнение о необходимости терпимости по отношению к представителям любых верований (за исключением тех, чьи доктрины основаны на сознательном нарушении гражданского законодательства и контроле над сознанием своих адептов – так называемых «тоталитарных сект»). Однако, во-первых, на практике крайне трудно, почти невозможно провести четкую грань между обычной религиозной проповедью и контролем над сознанием верующего, поскольку каждая религия стремится к этому самому контролю, исходя из самой природы религии, желающей защитить человека от окружающей среды иных «неправильных» религий и «безверия», какими бы клятвами представители этой религии не клялись, что они желают видеть человека свободным – это всего лишь лицемерие, поскольку в доктринах всех без исключения религий свобода от конкретного религиозного сознания означает порабощение грехом. Во-вторых, современное состояние четырех крупнейших цивилизаций – Западной, Российской, Латиноамериканской и Китайской характеризуется опытом существования светских религиозно-нейтральных или даже атеистических правительств, поддерживаемых подавляющим большинством населения, и вполне можно подозревать, что современная религиозная толерантность – результат не добровольного самоограничения религий, а лишь усиливающегося безразличия масс людей к религиям как таковым, в которых больше не видят главной основы существования общества и отдельного человека. Тем более, что в других регионах – прежде всего в ареале Мусульманской цивилизации – религиозные конфликты не показывают нисходящую тенденцию. Религиозные войны, несомненно, ровесники религий. Действительно, трудно представить какие-либо религиозные конфликты между жрецами разных античных богов (Афродиты и Аполлона, например), а равно и между жрецами богов греческого и, к примеру, фракийского или фригийского пантеонов. Конфликты «хозяйствующих субъектов» - т.е. храмов, которые вполне могли возникать в чисто экономической плоскости, разумеется, нельзя считать религиозными. Правда, в Египте в течение всей его истории происходили постоянные конфликты различных коллегий жрецов за влияние на фараонов, но при этом каждая жреческая коллегии ничуть не отрицала право на существование конкурентов и возможность всем людям обращаться с молитвами и приношениями к другим богам, и при всей сложности и многоплановости жреческого сообщества и храмового хозяйства в Древнем Египте, считать его чем-то вроде древнеегипетской католической церкви (как это делал в своем популярном романе «Фараон» Б.Прус) невозможно. Обычно, мифологические сознание столь же конкретно, как и существование богов, осмысливало божественную среду своего пантеона – она отождествлялась с традиционной территорией проживания этноса, а боги нередко были локализованы – греческие олимпийцы на Олимпе, Мардук – в Вавилоне и т.д. Лион Фейхтвангер в своем романе «Иеффай и его дочь», хотя и приписывает евреям эпохи судей монотеистические верования, также отмечает это территориальное мышление мифологии (сюжет Книги Судей, на котором основан роман, интересен тем, что доказывает факт наличия у евреев XII-XI веков до н.э. человеческих жертвоприношений, которые считались экстраординарным событием, но не выходящим за пределы религиозных представлений, а значит, миф о жертвоприношении Авраама появился позже; история дочери Иеффая напоминает принесение Ифигении в жертву своим отцом – Агамемноном). Религиозное мировоззрение, в силу того, что оно претендует на универсальность, естественным образом отбрасывает этот территориализм (хотя в зороастризме и иудаизме с территории внимание переносится на этническую среду, в том числе диаспоры за пределами традиционной территории). Буддизм в этом отношении делает шаг вперед, и его уже с полным основанием можно именовать всемирной религией. Первой. Хотя его возникновение, категории описания действительности, даже язык богослужения и священных книг – все это коренится в традиционной ведической культуре Индии, он смело выходит за ее пределы и успешно распространяется не только среди полуварварских окраинных племен, но и в рамках других цивилизаций (Иран, Китай), отчасти принимая их культурологические стандарты. Разумеется, локальные мифологии становятся помехой в распространении всемирной религии, но буддизм находит путь синкретизации с этими локальными культами и включает их в себя, почти ничего не теряя при этом в доктринальном плане. Ни буддизм, ни джайнизм при всей напряженности их отношений с традиционными ведическими верованиями и друг другом, не доходят до состояния религиозных войн. Физическое уничтожение людей по религиозному принципу долгое время незнакомо Индии, и лишь во II веке до н.э. происходит антибуддийская брахманическая реакция династии Шунгов. В Китае в это время наблюдается борьба философских школ, а поэтому конфликты такого рода можно именовать скорее идеологическими, чем религиозными. В истории зороастризма, несомненно, были «войны за веру». В зороастрийской традиции особенно силен мотив противостояния «благоверного» Ирана и «неверного» Турана. Наконец, в Греции орфики, будучи низовым народным культом, не могли влиять в нужном направлении на публичную власть, а поэтому так и остались «мирной религией», из которой вполне могло вызреть нечто вроде буддизма, но очень отличающегося от индийского. Совсем другое дело с пифагореизмом. Пифагорейцы в 530 году до н.э. пришли к власти в южноитальянском Кротоне, населенном греческими колонистами (пожалуй, это был первый случай теократии, а точнее идеократии в мировой истории, когда религиозная община правит непосредственно, а не через обращенного ею в свою веру правителя), а 20 лет спустя – в 510 году до н.э. под командованием Милона Кротонского – шестикратного олимпийского чемпиона – пифагорейцы разгромили соседний Сибарис (Геродот. История. V, 44, VI 21), чьи жители никак не желали принимать учение об истине создателя Таблицы умножения. Реакция «неверующих» не заставила себя долго ждать – вскоре в самом Кротоне возникла внутренняя оппозиция во главе с Килоном, и власть пифагорейцев оказалась свергнута. Около 450 года до н. э. во многих городах Великой Греции (Южной Италии) были сожжены дома, где собирались пифагорейцы, часть их была убита, другие бежали в континентальную Грецию. Так в Европе начались религиозные войны, которые в следующие два с лишним тысячелетия унесли миллионы, если не десятки миллионов жизней людей, убитых другими людьми во имя истины и добра. Можно понять религиозных «ревнителей»: если придерживаешься «истинной» веры, а все остальное вокруг ей не соответствует, то заставить соответствовать ей столь же естественно, как и поставить ученику двойку за неправильный ответ. А если эта окружающая среда к тому же еще и злоумышляет против «истинной» веры (в чем все приверженцы всех религий твердо убеждены), то борьба против внешнего мира – долг каждого верующего и нормальное состояние образа его жизни. Ход мысли религиозного фанатика может быть следующим: предположим, бог есть. Он – истина и жизнь (и сумма всех прочих достоинств, равно как и условие существования верующих, как личного, так и коллективного). А небог – неистинна и нежизнь (здесь играет роль формальная логика по Аристотелю). Вопрос: если бог отождествлен нами с бытием (как это делали философы-монотеисты, начиная с Платона), а греховный («неправильный», «дефектный») мир – с небытием, то зачем нам давать шанс этому самому небытию, к тому же онтологически враждебному богу и его сакральному миру – «бытию»? Какого беса нам слушаться мирских, т.е. проистекающих от греховного мира, норм и правил? Они ведь – небытие. И что мешает нам сопротивляться греховному миру (вплоть до насильственных действий)? Ведь даже в случае нашей гибели (допустим) в процессе этого сопротивления мы неминуемо соединяемся с «бытием» - т.е. с богом. Иная позиция была бы не только предательской по отношению к богу, но и самоубийственной, поскольку предполагает выбор не в пользу бога-бытия, а пользу мира-небытия. И вообще, если потусторонний мир существует (на чем все верующие категорически настаивают), бояться смерти просто глупо. А раз таковая боязнь существует, это может считаться аргументом против существования сакрального (в т.ч. загробного) мира. Стандартное возражение верующих, что бог не благословляет на насилие (и вообще, надо чтить государство и общественные установления, даже если они нерелигиозны), не выдерживает никакой критики. Если брать ветхий завет, как показано выше, его авторы, да и сам Яхве, от имени которого они говорили, отнюдь не отрицали тотальную религиозную войну, и если не могли осуществить ее в реальности, предавались соответствующим мечтам. Далее, поскольку в новом завете можно найти аргументы в оправдание любой концепции (от коммунизма до гомосексуализма), следует просто обратиться за историческими примерами. Если сопротивление «безбожному» государству и обществу силой – грех и зло, то, к примеру, все верующие белогвардейцы времен гражданской войны автоматически становятся преступниками, раз они активно боролись против советской власти (в той мере, в которой эта борьба понималась ими как борьба против «безбожников», а не просто против «бунтовщиков»). Таким образом, запрет на насильственные действия в пользу религии – это не религиозная заповедь, а всего лишь следствие элементарной боязни за свою жизнь и констатация безверия опасающегося. Современное русское православие возникло в результате «естественного отбора», когда фанатики-пассионарии погибли в борьбе или уехали из страны, а остались лицемеры, которые легко могли маскироваться под атеистов – и все из боязни за свою жизнь (т.е. по причине неверия в то, что бог есть бытие, а греховный мир – небытие). Так, строго логично, мы нашли гностический взгляд на мир, как очевидно, проистекающий из самой религии, а не являющийся чем-то внешним по отношению к ней. Разумеется, подавляющее большинство верующих так не думает. И не только потому, что боится за свою жизнь. В религиях впервые происходит разделение единого мира на профанный (реальный, греховный мир, в котором верующий вынужден жить в этой жизни) и сакральный (священный, праведный, в котором он надеется существовать после смерти, хотя не исключается телесное существование божьего мира: в зороастризме, иудаизме и христианстве). Это разделение не всегда правильно сравнивают с мифологическим делением на священное и профанное время. В мифологическом сознании некогда (обычно «давным-давно») был временной промежуток, когда произошли мифологические события: возник мир, родились боги, произошли основные мифологические события, а затем наступил период человеческого времени (иногда между «божественной» и «человеческой» эпохами размещается «героическая» эпоха полубогов: Геракла, Гильгамеша и др.) Однако, религиозное деление мира на сакральный и профанный проходит не через хронологию, хотя все религии признают, что в прошлом общение бога с людьми было более непосредственным. Пространственное деление имеет место (концепция «священных мест», в т.ч. целых стран или городов), но главный смысл этого деления состоит в том, что верующие признают реальное существование определенного пространства, не совпадающего с окружающим материальным миром, в котором все происходит именно так, как того хочет бог, и внутри которого не приходится сомневаться в реальности его существования. В этом сакральном пространстве регулярно происходят чудеса, добродетель (разумеется, то, что добродетелью считают авторы религии) торжествует, а порок наказан. Можно определить сакральное пространство, как рай, однако, в религиозном сознании с раем обязательно соседствует ад, куда отправляются не только общепринятые преступники (лжецы, воры, убийцы, которые считались бы достойными кары в любом, в т.ч. мифологическом, представлении), но и те, кто не признает данного бога и не принадлежит к сообществу поклоняющихся ему (в глазах верующих они, в лучшем случае, просто дураки, в худшем – такие же преступники, как и первые, а из этого неизбежно следует вывод, что преступным человек становится по причине отрицания божества, и наоборот, преступление смягчается, если человек его признает). Получить доказательства реальности этого сакрального мира, по мнению верующих, можно, но для этого надо априори поверить – т.е. изначально согласиться с истинностью верований, и уже из этого изначального согласия получить доказательство их истинности, и таким образом человек лишен какой бы то ни было возможности проверить, верифицировать правильность своих верований. Проблема здесь даже не в том, что человек имеет полное право слепо верить в реальную истину, а в том, что в случае ошибки у верующего нет критерия проверки. И это деление на сакральное и профанное пространство существует, согласно религиозному мышлению, всегда – в т.ч. в настоящий момент. Мифологии, как правило, не нуждаются, в этом виртуальном пространстве. Для Гомера нет деления на сакральный и профанный мир (материальные объекты в поэмах, приписываемых ему, обладают «божественностью», т.е. совершенством, сами по себе). Гесиод создал мифологическую хронологию мира, но также не нуждается в подобном делении. Мифологическому сознанию нечего «прятать» в сакральный мир, и хотя отдельные (небольшие) племена и народы терпели поражения и теряли свои мифологические территории, они, меняя ландшафт проживания, относительно безболезненно приспосабливались к новым условиям и новым богам. Религия же, в силу затруднений в реализации ее заявленных целей, которым она придает жизненно важное значение, остро нуждается в этом сакральном пространстве, важнейшим посредником при отношениях с которым для верующего становится «священная книга». Мифологические божества не нуждаются в письменных источниках. Будучи олицетворением сил природы, они наглядны. Они не требуют «доказательств бытия божия», поскольку очевидны. Поэтому «языческие» жрецы не занимались «толкованием» «священных текстов», не спорили из-за каждой фразы и строки до смертоубийства. Потому что, с т.з. мифологического сознания, это бессмысленно и просто глупо. Наоборот, для религии важно «истолкование», поскольку оно позволяет отвечать на вопрос, почему то или иное ее положение не реализуется (просто отречься от него религия не может себе позволить). Мифологические боги не в книгах, а в Природе – в громе, море, плодоносящих полях, любовной страсти и т.д. Записи мифов поэтому играют в мифологической практике служебную роль (во всяком случае, куда меньшую, чем храмовые богослужения, принесение жертв, праздники в честь богов и т.д.) В рамках мифологии люди разговаривают с камнем, деревом, громом, морем – реальным миром, а не с книгой, содержащей определенное мнение. Религии – феномены письменной культуры. Они немыслимы без письменности, потому они обожествляют слово – письменное, разумеется. Перефразируя известный фильм, в этом их сила, но в этом и их слабость. Достаточно переписать религиозные тексты, подменить их или уничтожить – религия гибнет или меняется до неузнаваемости. Мифологическое сознание гораздо менее зависит от письменного источника (хотя повсеместно изобретение письменности приписывается самому мудрому из богов). Мифологические божества реальны, как реальны те природные стихии, которые они олицетворяют. Поэтому они – не в книге, а в Природе. И наука именно потому зародилась в Древней Греции, а не в Древнем Израиле (хотя Израиль и Иудея X-VI веков до н.э. тоже были «языческими» странами), что изучение Природы не противоречит мифологии как принципу осмысления действительности. Религия же Природе не доверяет. Знаменитый афоризм «не в силе бог, а в правде» очень хорошо это иллюстрирует: «сила» - это природа, а «правда» - ненависть верующего к природе, к этому реальному миру. В этой связи возникает вопрос: почему мифологические боги почти не занимаются морализаторством (особенно, по сравнению с богами религий)? Они доверяют людям, считают их вполне способными самостоятельно определить, что добро, а что зло. Т.е. мифологические боги в гораздо большей степени «верят в человека» (выражаясь в гуманистическом ключе), чем религиозные боги. Те наоборот, считают людей, мало того, что полным ничтожеством, так еще и не способным ни на что хорошее самостоятельно, и вообще ни о чем хорошем говорить нельзя, если оно не ассоциируется с личностью данного бога. И если «всемогущий» бог не пригрозит «ничтожному» человеку вечными муками ада, он будет убивать и врать. А значит, в религии не «я выбираю наилучшее», а «он за меня выбирает, а я просто боюсь выбрать что-то иное». Этот эффект монотеистической религии происходит оттого, что в религии слишком уж несоизмеримы стороны «договора», и вне зависимости от того, что бы не выбрал бог (хорошее или плохое) – он всегда будет «прав» (потому что, с религиозной т.з., бог – все, а человек перед ним – ничтожество). Единственный «козырь» религии – личные «особые» отношения божества с человеком. В мифологии этого нет, но там это и не нужно. Человек находится в гармонии с окружающим миром. А в религии как раз наблюдается прогрессирующая дисгармонизация связи человека и Природы. И религия пытается дать человеку иную – неприродную, сакральную среду обитания. По большому счету, религия ненавидит Природу, как враждебную себе среду, где закономерности сакрального мира не действуют (хотя всякая религия стремится истолковать природные явления именно в духе своих верований, считая природные явления проявлениями невидимого мира). Таким образом, мифология непосредственно контактирует с реальным миром (мифы существуют и в бесписьменных культурах, но ни одна религия не была бесписьменной, что как раз подтверждает предыдущий тезис о неважности книги для мифа), гностицизм решительно отрицает реальный мир в пользу сакрального (вершина этого процесса – признание всего некнижного мира «греховным»), а религия (христианство в т.ч.) делает вид, что реальный мир стремится быть тождественным сакральному и даже служит ему. Поэтому в религии мы наблюдаем очень сложные взаимодействия реального и сакрального миров. Она не может, с одной стороны, полностью отождествить «мир божий» с реальным миром, поскольку отнюдь не все в реальном мире соответствует религиозному идеалу, но и не может полностью отречься от него, хотя бы потому, что материальный мир – божье творение. А поэтому религия обречена на метания от сентиментальных чувств по отношению к окружающему миру до ненависти к нему же, если он столь «развращен» и «греховен». Иногда во многих религиях эта двойственность выражается в противопоставлении природы, «поющей хвалу господу», и мира людей, который «противится богу, грешен» и т.д. Это характерно, между прочим, для многих обществ, уже достаточно урбанизированных, чтобы утерять представление о реальной природе как ландшафте, экологической нише, в которой существует первобытный человек (включая крестьянина), но выработавших пасторально-идеалистический образ «доброй природы», где даже хищники кротки, как овцы. Впрочем, первая же лиса, которая убивает зайца ради своего пропитания, наносит непоправимый удар по этой религиозной идеализации природы. Верующий в прямое воплощение «божьего мира» в природе обнаруживает очередное несоответствие, его сознание в очередной раз сталкивается с реальностью, и это столкновение, которое реальность всегда выигрывает, еще больше загоняет сознание верующего в лабиринты сакрального мира. Сакральный мир представляет для верующего определенную проблему. Он гордится им, но, в то же время, стесняется его, скрывает из опасения быть осмеянным со стороны реального мира (реальный – профанный – мир выступает здесь в роли однозначно несовместимого с сакральным и даже враждебного ему пространства). Он как бы одновременно и верит и не верит в сакральный мир. Поскольку необходимо существовать в этом – профанном мире, верующий вынужден «изменять» сакральному миру, что трактуется в религиозном сознании как «греховность». Чем больше современная научная картина мира отдаляется от той – тоже вполне научной – картины мира, на базе которой когда-то создавалась религия (а создателей религий нельзя упрекнуть в обскурантизме, которого, увы, не избегают их последователи через много веков, абсолютизируя более примитивный по сравнению с современностью уровень научных знаний основателей религий и обвиняя науку в «отступничестве» от религиозной традиции), тем более обостряется конфликт между верой и знанием: вплоть до отрицания происхождения индейцев Америки от потомков Ноя (понадобилось специальное папское послание, чтобы решить эту проблему, а затем долгое время отрицалось существование Берингова пролива на основании того, что иначе «потомки Адама и Евы» не могли бы проникнуть в Америку) и современных дурачеств «научного» креационизма. Религиозное сознание постоянно боится быть обманутым реальным миром, быть введенным этим реальным миром «во грех». Реальный мир всегда на подозрении у сакрального, и естественно, что бы ни говорили богословы об «освящении» реального мира (видимо, заключающегося в том, что лиса должна держать пост и не причинять зайцу насилия, заяц – не обгрызать кору на молодых деревцах, а молодые деревца – не потреблять минеральных веществ из почвы и солнечной энергии из космоса, - в зависимости от того, где какая-либо конкретная религия ставит предел своим требованиям к реальному миру, находится степень неприязни ее сакрального мира к миру реальному), сакральный мир на много порядков ценнее профанного, и конфликт между ними неизбежен. Он заложен в самой природе религии, разделившей их. Поэтому религиозный фанатизм, понимаемый, как служение сакральному миру религии вопреки всему на свете, отрицается лишь как нечто несвоевременное (не находящее широкой общественной поддержки), но не как онтологически недолжное. И если религиозные энтузиасты не могут побеждать «врагов бога» в реальном мире, то они, разумеется, не могут отказать себе в этом в рамках информационного поля, создаваемого каждой религией. Описывая тотальные религиозные войны с уничтожением всех мужчин, женщин, детей и всего крупного и мелкого скота (важное условие!) противника, которые ведут израильтяне, побуждаемые к этому своим богом Яхве, авторы ветхого завета, естественно, лукавят против исторической правды. В реальности еврейские завоеватели Ханаана вступили в очень сложную и плодотворную реакцию с местным населением, восприняли от него не только культы местных богов, но и навыки земледелия, градостроительства, искусств – что является обычным слиянием пришлых варваров с более развитыми оседлыми народами. Войны с различными племенами – пришлыми из пустыни или местными – перемежались с длительными периодами мирного сосуществования, сопровождавшегося ассимиляцией, в результате которой реальный израильский народ несет не только традиции бедуинов-скотоводов, но и оседлого населения Ханаана (не только семитического по происхождению). Интересно, что все ветхозаветные пророки – скотоводы, выражают эстетику и ценности скотоводческого культурно-хозяйственного типа, и самым последовательным развитием их неприязни к «греховному» Ханаану был бы запрет на занятия земледелием («Каиновой печатью») и призыв вернуться назад в пустыню, констатирующий провал эксперимента. Ко всему прочему, они осознают, что именно переход к оседлой жизни привел к росту социального неравенства. Эта фобия по отношению к земледелию, отражающая какие-то реальные конфликты в еврейской среде эпохи первого храма, вероятно, составляет древнейший слой пророческих книг, современный самим пророкам. Была ли эта фобия связана изначально с культом покровителя скотоводов Яхве или эта ассоциация появилась позже? В любом случае, реально-исторические евреи XIII-XI вв. до н.э. оказались куда цивилизованнее и толерантнее кабинетных иудаистов, упивавшихся сочиняемыми ими же самими сценами зверского истребления инородцев. В противном случае царство Давида и Соломона не могло состояться. В Ахеменидскую эпоху религиозные войны были невозможны, хотя и в этих условиях иудаисты сумели перессориться со всеми своими соседями и даже раскололись на правоверных иудеев и самаритян. Примечательна, с одной стороны, та легкость, с которой Маккавеи добились независимости Иудеи, а с другой, столь же легко римляне завоевали ее в 63 году до н.э. Л.Н.Гумилев объясняет это тем, что во II веке до н.э. евреи находились в стадии мемориальной фазы своего этногенеза, лишь вспоминая прекрасное прошлое, и поэтому их резистентность была равна резистентности Новгородской Республики в XV веке, легко завоеванной восходящей Москвой. В 160-х гг. до н.э. Селевкидская монархия разваливалась, поэтому успех был весьма вероятен (армяне также незадолго до евреев добились независимости, хотя гораздо большей ценой), и борьба не требовала сверхнапряжения, а в 63 году до н.э. внутренние партии были настолько поглощены взаимной борьбой, что просто не успели среагировать на быстро развивающиеся события. За 100 лет, отпущенные независимой Иудее, ее правители целенаправленно успели распространить иудаизм среди населения завоеванных Галилеи (где жили финикийцы, греки, сирийцы и арабы, уже тогда в лице итурейцев проникшие в северную Палестину) и Идумеи, откуда вышел Ирод Великий. Это все происходило на фоне быстрого роста населения в регионе (его даже можно назвать демографическим взрывом, по меркам того времени, когда за целый век население отдельных территорий редко вырастало более чем в два раза). Если около 400 года до н.э. население Иерусалимской гражданско-храмовой общины (т.е., это были, в принципе, все евреи на территории Палестины) не превышало 150 тысяч человек (История Древнего мира. М.,1989, Ч 2,с 188), то к 1 году н.э. население всего Леванта: Сирии, Финикии, Палестины и Заиорданья составляло уже 6 млн. человек (Демографический Энциклопедический словарь. М.,1985, с 110), из которых евреи составляли не менее 1,5 млн., к которым следует прибавить еще не менее 400 тысяч самаритян. Т.о. численность евреев (включая самаритян) выросла почти в 12 раз, а если учесть еще многочисленные еврейские (и самаритянские также) диаспоры в Египте, Малой Азии и еще малочисленные в Греции, рост составит за 400 лет более чем в 16 раз. Отчасти этот рост является естественным, отчасти – через ассимиляцию и обращение в иудаизм населения Галилеи и Идумеи. Впрочем, столь же бурное развитие переживают в этот период Финикия и Сирия (мнение израильских историков о том, что к началу нашей эры финикийские этнические диаспоры (в т.ч. пунийцы) повсеместно по берегам Средиземноморья были ассимилированы евреями – http://www.eleven.co.il/?mode=article&id=15494&query= не соответствует действительности, даже финикийские города поблизости от Иудеи в последние века до н.э. – первые века н.э. переживают экономический и культурный расцвет, и ни о какой ассимиляции говорить невозможно). В религиозном отношении иудаизм к началу нашей эры был разделен на множество сект, из которых основными можно считать зелотов, саддукеев, фарисеев, ессеев и эллинистов. Иосиф Флавий, с целью сделать понимание еврейских сект доступным для своих нееврейских читателей, сравнивает, на основании некоторого внешнего сходства, саддукеев с эпикурейцами, фарисеев — со стоиками, ессеев — с пифагорейцами. Эти течения следует рассмотреть подробнее и по отдельности, чтобы ответить на вопрос: можно ли вывести христианство из какого-нибудь еврейского религиозного течения на рубеже эр, но для начала важно отметить, что значительная часть иудейского религиозного фанатизма гасилась за счет внутренних религиозных конфликтов, стоивших евреям десятков тысяч человеческих жертв. Это также легко объяснимо с т.з. изложенной выше теории соотношения сакрального и профанного миров в религиозном сознании. Не только мнение о том, что все религии «учат одному и тому же», а, следовательно, не могут побудить людей к взаимной резне на религиозной почве, но и мнение, заключающееся в том, что течения внутри одной религии более склонны к компромиссу друг с другом, чем с другими религиями, ложны. В реальной практике наблюдается прямо обратное – самая непримиримая борьба как раз характерна для близких догматически или по происхождению религиозных течений, именно потому, что они гораздо серьезнее, чем иные религии, воспринимают друг друга в качестве конкурентов, а поскольку все они (таково уж религиозное сознание) обладают сознанием своей «абсолютной истинности», компромисс между «истиной» и «ересью» невозможен по определению. Поэтому борьба саддукеев и фарисеев для верующего еврея была гораздо важнее диспутов с греческими философами или армянскими зороастрийцами, также считающими себя «избранным народом». Вероятность того, что часть фарисеев, к примеру, перейдет на сторону саддукеев была гораздо большей, даже несоизмеримо большей, чем вероятность перехода евреев в «армянизм» (так назовем армянскую религию V века до н.э. – III века н.э., возникшую на базе зороастризма), не смотря на все успехи и завоевания армян в первой половине I века до н.э. Отсюда совершенно непримиримая и кровопролитная внутрирелигиозная борьба, которая будет удивлять и даже ужасать историков, но которая закономерно вытекает из природы религии, основанной на обладании «абсолютной истиной», скрытой в сакральном мире. Еще один важный аспект апокалипсического сознания, характерный, прежде всего, для иудаистической апокалиптики, проистекает из беспомощности иудаизма как государственно-политического течения к началу нашей эры и задавленности евреев мощью эллинистических держав и Рима. Апокалипсическое мышление посылает проклятья всем силам «мира сего», враждебным «истинному учению» и людям, разделяющим его, и настойчиво повторяет тезис о том, что все они конечны, все обречены и всех ждет исчезновение. С исторической точки зрения в подобных исчезновениях нет ничего сверхъестественного – элементарный исторический опыт показывает, что в истории вообще нет ничего вечного, все рано или поздно исчезнет, и в этом смысле оно фатально обречено, что, впрочем, не мешает этому обреченному, но в данный момент наличному бытию «праздновать день» и не печалиться. Даже узкополитический лозунг: «Этот режим обречен!» лишен именно апокалипсического смысла, поскольку в исторической перспективе любой политический режим обречен, не только тот, исчезновение которого предрекается, но даже тот, который «пророку» очень нравится (проще говоря: «пророк», указавший на любую собаку и предрекший ей смерть, обязательно окажется прав). Однако, апокалиптики уверены, что на них, как причастных сакральному, а, следовательно, вечному миру, это не распространяется. И поэтому в апокалиптике появляется мотив необходимости ухода из «грешного мира», перехода в некое «подполье», чтобы в какой-нибудь щели мировой истории благополучно пересидеть апокалипсические события, а затем выйти оттуда и не обнаружить враждебных сил. Отсюда неизбежно в дальнейшем появление особой эстетики тайного общества, секретности, условных знаков и символов. Такова логика апокалипсического мышления.

[ladimir]

Зороастризм также переживает не лучшие времена. Великая империя пала под ударами сильной, но небольшой армии Александра Македонского. Греки прошли насквозь все «арийские страны», и ничто – ни молитвы, ни жертвоприношения, ни сам небесный бог Ахура-Мазда не смогло их остановить. В истории македонского завоевания Ахеменидской империи любопытен массовый коллаборационизм и переход на сторону завоевателей многих сатрапов и персидских аристократов. Здесь вероятно опережающее влияние легенды о родстве Александра с правящей в Персии династией. Конечно, колоссальное впечатление на иранцев должно было произвести то, что Александр выдал убийц последнего персидского царя – Дария III для отмщения его родне. Если Ксеркс в 480 году до н.э. в ходе войны против греков провозгласил одной из ее целей отмщение им за разрушение Трои (здесь Ксеркс выступает в качестве покровителя лидийцев, которые являлись народом, этнически родственным хеттам и троянцам), то Александр Македонский выдвинул идею мести персам за нападения на Грецию при Дарии и Ксерксе (разумеется, это была пропаганда для «внутреннего потребления», поскольку действовала только на эмоции эллинов). Хотя эту войну иногда именуют «священной» («священные войны» греков не являются религиозными войнами в позднем смысле этого слова; они были связаны с существованием Дельфийской амфиктионии, имевшей культовый характер и бывшей зародышем международного греческого права: все члены ее давали клятву охранять неприкосновенность Дельфийского храма, соблюдать во время войны некоторые правила пощады, не нападать на соплеменников во время празднеств и т. д.; полис, не исполнивший постановления амфиктионии, становился преступником против храма и подлежал наказанию; штраф налагался общим судом, а выполнение приговора поручалось одному из полисов, участвовавших в союзе, - т.е. здесь война идет не с целью изменить чьи-либо верования, а с целью наказания за конкретные преступления, и в этом плане «священные войны» можно сравнить с приведением в действие приговора Международного Суда в наше время; известны четыре «священные войны»: Первая Священная война (596—586 гг. до н. э.) была предпринята афинянами во главе с Солоном, против полиса Крисы, в защиту дельфийцев и окончилась разрушением Крисы, проклятой Дельфийской амфиктионией, Вторая Священная война (около 448 года до н. э.) произошла, когда фокейцы-демократы захватили заведование храмом, а спартанцы послали в Дельфы войско, и заведование храмом вновь было возвращено дельфийцам, хотя и ненадолго, самая известная Третья Священная война (355—346 гг. до н.э.) — против фокейцев, ограбивших дельфийский храм, и Четвёртая Священная война (339—338 гг. до н.э.) — закончилась уже после битвы при Херонее), македонцы не вели войну специально с целью уничтожения зороастризма – хотя в той степени, в которой война привела к гибели универсальной Ахеменидской монархии, основанной на зороастрийских идеях, она могла восприниматься современниками и историками как антизороастрийская. Завоеватели неизбежно считались, с т.з. мобедов, безбожниками, однако, организовать сколько-нибудь действенного сопротивления под религиозными лозунгами зороастрийскому духовенству долгое время не удавалось. В середине III века до н.э. с севера – с территории современной Туркмении – в Иран пришли парфяне. Само название их не вполне исторически корректно – в VIII-VII веках до н.э. на северо-востоке современного Ирана жило иранское племя парфян, а сама страна именовалась Парфиеной. В конце VII века до н.э. Парфиена была завоевана Мидией, а затем вошла в состав Державы Ахеменидов. Племя парнов, принадлежавшее к сарматскому кругу племен, попало с севера в сатрапию Парфиена, и с тех пор греческие и римские авторы стали считать их парфянами (Колледж. М. Парфяне. М.,2004, с 11). Парны, до их переселения в Парфию, несомненно, не были зороастрийцами. Вообще, если рассматривать зороастризм с т.з. его религиозных задач, самой страшной драмой в его истории была трагическая расколотость иранского (а возможно, и в целом индоиранского мира, если замыслы Заратуштры включали также распространение зороастризма и среди индоариев) пространства. Индоиранские народы археологически вполне можно выводить из степей и лесостепей современной России, наиболее древней культурой еще неразделившихся индо-иранцев можно называть абашевскую культуру бронзового века в лесостепях от Харькова до Урала XVIII-XIV вв. до н.э. Примыкающий к ней территориально, но являющийся несколько старше ее комплекс Синташта-Аракаим, скорее всего, относится к андроновскому кругу культур. Согласно одним гипотезам андроновские племена – также древнейшие индо-иранцы, согласно другим – племена, близкие тохарам, жившим восточнее, хотя андроновцы могли быть и совсем другой ветвью индоевропейцев, предками поздних динлинов. Распространение в дальнейшем индоиранских племен в направлении их местоположения в письменный период – на юго-восток, через Среднюю Азию должно было привести к их смешению с андроновскими племенами, которые, таким образом, несомненно, участвуют в этногенезе как индоариев, так и иранцев. Помимо иранских и индоарийских народов в индоиранскую ветвь индоевропейской языковой семьи входят дарды, а в самом близком родстве со всей индоиранской ветвью находятся нуристанцы. Вероятно, нуристанские племена пришли из русских лесостепей в афганские горы первыми (видимо, еще в XVIII веке до н.э.), и поэтому в большей степени подверглись влиянию живших здесь до прихода индо-иранцев эламо-дравидских племен. Затем – около XVII-XVI вв. до н.э., поскольку этим временем датируется появление в Иране, Афганистане и районе Инда культуры серой керамики – в регион приходят индоарии, а сразу же вслед за ними – предки дардов. До тех пор, пока не будет изучена языковая принадлежность андроновских культур (а никаких письменных источников до сих пор в этой эпохе данного региона не обнаружено), практически невозможно определить, какая именно археологическая линия развития дала на выходе в лингвоисторическое поле ту или иную группу племен. Что касается собственно иранских племен, то они появляются в современном Иране не ранее 1600 года до н.э. и не позднее 1000 года до н.э. (Грантовский Э.А. Иран и иранцы до Ахеменидов. М.,1998, с 54). Остается также проблема митаннийцев и других арийцев Ближнего Востока и их места в индоиранской ветви. Принадлежность правящей митаннийской династии хурритской империи (а точнее, имперской федерации) Ханигальбат к ариям несомненна. Место митаннийско-арийского языка определяется как более близкое к индоариям, чем к иранцам (Thieme P. The «Aryan Gods» of the Mitanni Treaties. // Journal of the American Oriental Society 80, р 301—317 (1960). Митаннийцы появляются в хурритской среде в середине XVII века до н.э., что может быть синхронизировано с завоеваниями гиксосов в Египте и Леванте – участие арийцев в том разноплеменном сброде, который включали в себя «цари-пастухи», весьма вероятно, равно как совершенно точно устанавливается наличие арийских династий в Южной Сирии и Северном Ханаане вплоть до времен Давида и Соломона. Приход заметной группы индоариев из русских лесостепей на Средний Евфрат и в Ханаан кажется фантастическим, но столь же фантастическим можно считать переселение индоариев к Инду и Гангу (расстояние от зоны Абашевской культуры до Среднего Евфрата составляет 2000 километров, а до Инда – 3000 километров, причем естественных преград – крупных рек и горных хребтов – на втором пути ничуть не меньше, чем на первом, а ряд западных иранистов считает даже, что все или почти все индоарии попали в Индию через Кавказ, а не через Среднюю Азию). Просто мы привыкли, что индоарии живут в Индии, которой дали свое наименование, хотя, если бы большая часть индоарийского потока устремилась на юг, а не на юго-восток, Индией мы сейчас называли бы Ближний Восток, а за Индостаном, возможно, сохранилось наименование Мелухха (так еще древние шумеры именовали цивилизацию Хараппы (История Древнего мира. Ч 1, М.,1989, с 68)). Хотя стоит учитывать, что к XIII веку до н.э. Хараппская цивилизация находилась в состоянии безнадежного кризиса, и завоевать ее не представляло большого труда, а на Ближнем Востоке ряд стран – Ассирия, Египет, Финикия – сумели отразить варварский натиск того древнего великого переселения народов. Что послужило причиной столь быстрого и масштабного переселения индоарийских и иранских племен? На сей счет можно строить множество гипотез – от климатических и хозяйственно-экологических до политических, но факт остается фактом: наиболее мощные и боеспособные группы ушли из русских лесостепей на юг, но это ничуть не подорвало мощи оставшихся абашевских племен. Таким образом, за семь веков индоиранские племена заселили огромные пространства от русских лесостепей до Персидского залива и Ганга. Культы богов и обычаи этих скотоводческих племен обнаруживают удивительную близость, вследствие чего даже для VIII века до н.э. можно говорить о единых индоиранских верованиях, близких индийским ведическим. Искусство всех иранских народов в VI-IV веков до н.э. – персов, согдов, мидян, скифов, савроматов также отличается явным сходством, именующимся т.н. «звериным стилем» (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 103). Разумеется, культовый комплекс Аракаим, датированный тем же самым XVIII веком до н.э., нельзя считать зороастрийским, если мы не принимаем всерьез современных ранних датировок жизни Заратуштры, отстаиваемых самими зороастрийами (XVIII век до н.э.) Проповедь Заратуштры была при всей своей универсальности четко ограничена рамками индоиранского этнического пространства, и можно предположить, что, подобно современным иудаистам, считающим еврея, перешедшего в другую религию, автоматически потерявшим «еврейство» как этническую принадлежность, зороастрийцы также считали отпавшего от зороастризма утерявшим «арийство». Поскольку, зороастризм оказал колоссальное влияние на иудаизм, возможно, и это представление изначально зороастрийское. И мы можем видеть в зороастризме точно такую же генотеистическую религию, в которой бог, фигурально выражаясь, имеет вполне определенную запись в своем паспорте в графе национальность – в данном случае Ахура-Мазда – арийский (иранский) бог, а арийцы (иранцы) – его избранный народ (однако, понятие избранного народа распространяется не на один этнос, а на группу родственных этносов ранга языковой ветви). В реальности, однако, проект распространения зороастризма до рамок индо-иранской общности оказался неосуществим. Ни ведические индоарии, уже практически освоившие свою новую территорию в междуречье Инда и Ганга, ни северные иранские народы – скифы, савроматы, меланхлены, хиониты (хьяуна), саки, дахи – не приняли «благой веры». Этот трагический раскол получил в Авесте трактовку в виде непримиримой борьбы благоверного Ирана и неверного Турана, что вполне соответствовало историческим конфликтам более оседлых южных иранцев с северными кочевниками. Борьба Ахура-Мазды и Ангро-Манью получила зримые очертания, и когда на зороастрийской иконографии всадник поражает копьем дракона (этот образ перешел из зороастризма в образ христианского святого Георгия), всадник ассоциируется с Ахура-Маздой (либо его ближними богами или ангелами), а дракон – с Ангро-Манью. Эту неприязнь народов скифского и сарматского круга к зороастризму можно объяснять уже наметившейся к VII-VI вв. до н.э. разнородностью в хозяйственно-культурных укладах, что, естественно, влияет на мировоззрение. Ведическая Индия – это уже совсем другой мир, с каждым веком все более отдаляющийся от Ирана. Шли века, но зороастризм не мог распространиться за пределы изначально принявших его западных и южных иранских народов, хотя имперский статус зороастризма в Державе Ахеменидов привел к распространению его в среде неарийских народов: евреев, армян, кавказских алванов, манейцев (последние довольно быстро ассимилировались мидянами). Мобеды продолжали посылать проклятия неверным собратьям к северу от Аму-Дарьи. Было бы любопытно наблюдать аналогичные процессы в еврейской среде, если бы значительная часть евреев не приняла иудаизма и долгое время существовала обособленно от Иерусалиской гражданско-храмовой общины. Несомненно, в этом случае эпическое противостояние евреев-иудаистов и евреев-неиудаистов приняло бы формы, сходные с образами Ирана и Турана в иранском эпосе, и эти две группы, не исключено, производились бы от разных потомков Авраама (впрочем, многочисленные прокляться в адрес ханаанеев в пророческих текстах, учитывая что, при нормальной скорости ассимиляции, многочисленность ханаанеев в Израиле и Иудее VIII-VI вв. до н.э. – уже анахронизм, могут иносказательно подразумевать тех евреев, которые не приняли иудаизм в V веке до н.э.. поскольку окончательно пророческие книги отредактированы только столетием позже). Парфяне-парны в 230-х гг до н.э. завоевали Парфию и, уже базируясь в этой сатрапии, продолжали завоевания, претендуя на все «персидское наследство». В 141 году до н.э. парфяне взяли Вавилон, и после этого Парфию можно считать великой державой. Если бы Рим ограничил свои претензии Европой, либо вообще погиб в борьбе с Карфагеном двумя веками ранее, к концу I века до н.э. парфяне завоевали бы Малую Азию, Сирию и Палестину (а возможно и Египет), выйдя, таким образом, к границам империи Ахеменидов 500 года до н.э., но столкновение двух империй (точнее, республики и федерации полуавтономных царств) привело к стабилизации их границ на Среднем и Верхнем Евфрате (Армения и другие кавказские государства остались буферной зоной). Парфяне, хотя и приняли в своей массе зороастризм, чтобы укрепиться в завоеванных ими иранских областях, отнюдь не были религиозными фанатиками (и вряд ли можно согласиться с американским писателем-фантастом Полом Андерсоном, в одном из сюжетов которого, именно описывающем мир без Рима, парфяне поголовно уничтожают евреев). Парфянское царство все-таки являлось эллинистическим государством, хотя и с заметным этническим негреческим оттенком. Религиозная терпимость при парфянской династии Аршакидов доходит до своей наивысшей точки. В пределах Парфянского царства процветает зороастризм, повсеместно возрождаются иранские дозороастрийские культы, воспринимаются культы богов, принесенные с запада греками и македонцами (образы античных богов и героев синкретизируются с зороастрийскими ангелами: так, например, образ Геракла ассоциировался с Вертрагной – божеству войны и победы (Луконин В.Г. Древний и раннесредневековый Иран. М.,1987, с 88)), из Сирии в иранские земли пришел культ бога солнца Афлада (Там же, с 88), наконец, с востока, через посредничество оставшейся в тылу у парфян Греко-Бактрии, распространяется буддизм, имевший около начала нашей эры на территории Афганистана сотни тысяч сторонников, и даже (в меньших масштабах) джайнизм. Согласно буддийскому преданию, впервые буддийские тексты для Китая перевел живший в Китае парфянский царевич Аршакид (Колледж. М. Парфяне. М.,2004, с 104) в I веке н.э. Христианство также не встречало в Парфии заметных гонений. После подавления римлянами двух еврейских восстаний (66-70 и 132 гг. до н.э.) именно Парфия становится новым центром иудаизма, в Вавилонии к V веку н.э. создается Талмуд, и начинается новый – гностический этап развития иудаизма. Сами парфянские цари считались «братьями солнца и луны», т.е. официально сохраняли пережитки дозороастрийских верований, при этом захоронения их также носят незороастрийский характер (Колледж. М. Парфяне. М.,2004, с 98-99). На их монетах в огромном количестве присутствуют греческие божества: Ника, Тихо, Зевс, Артемида. В Месопотамии сохраняется весь сонм шумерских, вавилонских и ассирийских божеств (вавилонская традиция, видимо, первая стала группировать богов в смысловые триады). Таким образом, в случае завоевания парфянами Восточного Средиземноморья, трудно предположить какие-либо именно религиозные преследования, и даже колоссальное влияние греческой культуры в регионе вряд ли уменьшится. Сам зороастризм, лишенный в описываемую эпоху ортодоксии, переживает целую серию идейных брожений. Появляются первые секты, связанные с почитанием отдельных божеств. Митраизм, который заслуживает отдельного описания, хотя и зародился в иранской среде, распространяется в качестве сложившейся религии в восточной, а затем и в западной части Римской империи, мало повлияв на собственно иранцев. Зато в лице зурванизма зороастризм получил достаточно серьезного противника. Подобно любой другой религии, в зороастризме неизбежны ереси – т.е. понимание сакрального мира иное, чем с ортодоксальной точки зрения. Проявления зурванизма можно найти уже в Гатах, где говорится, что наряду с Ахура-Маздой существует «неосознанный» (Ясна 1:45; 70:45), «самосущный и безначальный свет», который разливается от света светил, созданных для видимого мира. Такой несозданный свет есть среда, в которой живет Ахура-Мазда, и которая обуславливает его бытие. Мрак, как место обитания Ангро-Майнью, также не имеет причины своего существования в последнем. Эта общая основа впоследствии была интерпретирована как время. Имя Зурван обозначает Время. Суть учения в том, что создание бога Зурвана (Бесконечное Время) есть порожденные им сыновья Ахура-Мазда и Ангро-Майнью, что подтверждается цитатой из Гат: «Действительно, есть два первичных духа, близнецы, известные тем, что они враждуют…» (Ясна. 30:3). Культ Зурвана имел всего несколько ритуалов, поскольку Зурвана считали отшельником, который передал власть над миром Ахура-Мазде. Представление о Зурване зарождается в конце эпохи Ахеменидов и распространяется в парфянскую эпоху. Зурванисты существовали также и в начале мусульманского периода истории Ирана, когда их вместе с манихеями неправомерно объединяли под общим названием «зиндики», а иногда выделяли под именем «дахри» - «материалисты». Поскольку зурванисты видели в Бесконечном Времени единственный первоначальный и неизменный источник, из которого произошло все остальное, их вполне можно считать материалистами. Мнение, что время – источник всех вещей, вероятнее всего, пришло из Индии, а не из эллинистического мира. Время, согласно Упанишадам, было не просто временем в нашем понимании. Как бесконечность оно – сырье, materia prima для всех возможных существ. В учении зурванистов это представление соединилось с понятиями содержания и формы, потенциала и действительности, взятыми из философии Аристотеля. Мифологический зурванизм начался с попытки объяснить, что Заратуштра имел в виду, когда говорил, что Святой и Разрушительный Духи – близнецы. Зурван полностью соответствует Бесконечности (Времени и Пространству), как единственно возможному Абсолюту, из которого могли произойти близнецы: это, с одой стороны источник добра, а с другой – зла, света и тьмы, в которых они, соответственно, существуют. Таким образом, провозглашается Зурвана или Бесконечное Время как отец духов добра и зла, отц света и тьмы. Материалистический зурванизм – религия зиндиков, однако, сильно отличается от этого. Его ведущая идея такова: бесконечное Время-Пространство, которое само по себе бесформенно, хотя источник всего этого имеет форму. Эта идея, вероятно, имеет индийское происхождение из Упанишад, но философское развитие идеи выработано по Аристотелю. Оба типа зурванизма, все-таки, представляют собой прямой вызов ортодоксальному дуализму, и оба направлены на его самые слабые места – на его понимание божественной природы, которая, несмотря на то, что безупречно хороша, все-таки ограничена воздействием силы зла. Зурванизм приносит новый аспект в зороастризм – аспект вечности, которая не просто бесконечная продолжительность, а состояние вне пространства и времени, и которое, будучи состоянием совершенного покоя, должно также быть источником, из которого исходит все движение и все действия. Ортодоксальный зороастризм пытался бороться с этой проблемой и предлагал не одно, а много решений. В конце концов, выраженный дуализм зороастризма стал допускать «триализм», в котором было не два начала, а три – Ахура-Мазда, Ангро-Майнью и нейтральное начало-первооснова, бесконечное Время-Пространство, которое выше добра и зла и не обладает ни разумом, ни волей (Zaehner R. C. Zurvan, a Zoroastrian Dilemma. Oxf., 1955). При всем при том, зурванизм, по причине своей заумности, не получил широкого распространения в народных массах, хотя оставался «ученой» концепцией, скорее философским учением, чем религиозной сектой, привлекавшей интеллектуалов. Есть ряд свидетельств, что некоторые иранские цари династии Сасанидов были тайными зурванистами. Мифологический зурванизм впоследствии окажет колоссальное влияние на гностиков, прежде всего, манихеев. В эту же эпоху – около начала нашей эры – в Иране существует небольшая секта – учение Гайомарта (Каюмарс – первочеловек в зороастрийских верованиях). Сторонники учения Гайомарта производили себя от мидийского племени магов и их верований до принятия зороастризма. Они отличались от зурванитов тем, что полностью исключали существование Зурвана (Бесконечное Время) и были лишены предрассудков по поводу бесконечности. Подобно иудаизму в понимании Филона Александрийского, некоторые ереси зороастризма на рубеже эр все больше приобретают характер отвлеченной философии, и это тоже можно считать влиянием греческого интеллектуализма. В классическом зороастризме тем временем нарастают апокалипсические настроения. Тема конца света, причем, не столько в ветхозаветном, сколько уже в новозаветном смысле, конкретизируется: «греховный» мир будет в буквальном смысле слова выжжен огнем Ахура-Мазды, останется лишь сакральный мир. И праведные, и грешные люди возродятся к жизни в одном и том же возрасте – 30 лет и для определения своей будущей судьбы пройдут через потоки расплавленного железа, которые польются с гор. Огненные потоки проникнут в глубины мироздания и настигнут Ангро-Майнью и его демонов в их подземном убежище (Книга о конце мира. СПб.,2009, с 223). Подобные картины уже очень напоминают христианскую апокалиптику.

Митраизм – колоссальное явление в истории религий, до конца еще как следует не изученное. Христианские историки видят в нем лишь неудачливого конкурента христианства, а светские религиоведы зачастую рассматривают митраизм лишь в аспекте его влияния на христианство (в нашей научной литературе к исследованию образа Митры обратился, прежде всего, филолог В.Н.Топоров, причем в рамках не истории, а семиотики). Следует, однако, помнить, что митраизм – первая по настоящему мировая религия, распространившаяся на территории десятков стран и народов, хотя сохранившаяся в наши дни лишь в глухом углу юго-западного Китая и прилегающих районах Непала и Бутана. Если бы митраизм сохранился в качестве наиболее распространенной религии в какой-либо стране, например, в Тибете, его роль в истории мировых религий была бы гораздо известнее, благодаря определенному информационному освещению, хотя при этом следует отдавать себе отчет, что конкретные региональные формы митраизма отличались от других не менее, чем различные региональные формы христианства, что не всегда позволяет с достаточной достоверностью реконструировать религию в целом. Митра (в Авесте это имя буквально означает «договор», «согласие», и, между прочим, славянское слово «мiр» происходит от имени Митры (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 155)) – дозороастрийское божество, существовавшее еще в общем индо-иранском пантеоне, настолько древнее, что еще в XVI веке до н.э. правители династии Митанни клялись его именем при заключении договоров. Договорная функция образа Митры просматривается на всем протяжении существования митраизма. В Индии образ Митры рано слился с образом другого бога – Варуны, вместе они заполняют воздушное пространство, удерживают небо и землю, укрепляет небо и солнце, заставляет его восходить (Ригведа. IV 13, 2); Солнце – глаз Митры (Там же. VI 51, 1). Культ Митры, несомненно, существовал у иранских народов скифского круга, хотя из сообщений Геродота и других греческих ученых очень трудно выудить что-либо определенное на сей счет. В зороастризме Митра оказался в числе богов, приближенных к Ахура-Мазде (впрочем, он не попал в первый круг – имя Митры не встречается в Гатах, и нашел себе место среди помошников Ахура-Мазды более низкого ранга – язатов), ему посвящен 10-й Яшт, в котором в частности говорится:
2. Страну разрушит подлый,
Тот, кто не держит слова, -
Он хуже ста мерзавцев
Благочестивых губит.
Будь верен договору
Ты данному, Спитама,
И лживым иноверцам,
И верным в благочестьи, -
Ведь слово договора
Принадлежит обоим:
И лживым, и правдивым.
3. Коней даст быстрых Митра,
Чьи пастбища просторны,
4. Молюсь я ради счастья
Ему молитвой громкой,
Почту я жертвой Митру,
Чьи пастбища просторны.
Мы почитаем Митру,
Чьи пастбища просторны,
Дарящего блаженство,
Покой арийским странам.
Таким образом, Митра в зороастризме понимается как воплощение договора, за исполнением которого следят специальные ангелы, объединенные в восьмерицы. Античные источники свидетельствуют о персидском обычае клясться Митрой. Митра гарантирует устойчивость и согласие между людьми, охраняет страну от раздора и несчастья, если в ней чтут договор, и разрушает страны и наказывает врагов, если они не чтут договор, служат лжи. Особенно очевиден социальный аспект деятельности Митры, в нем отчасти можно видеть отражение той мифопоэтической историософии и установки на создание исторической схемы, характерной для зороастрийской традиции. Один из наиболее интересных эпитетов Митры – «выпрямитель границ» (karso.razah) (Яшты. X, 61), что позволяет восстановить для него древнейшую функцию царя-жреца, принимающего участие в ритуальных измерениях, которые подтверждают следование универсальному закону, правде (razah – слово, однокоренное с древнеиндийским – rajah (царь) и латинским – rex). В этом смысле Митра – божество морально-нравственных принципов (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 155). Митра – устроитель не только социального, но и природного космоса. Он связан с водами (в своей ипостаси Апам-Напатам), с солнцем (которое – глаз Митры), он – хозяин широких пастбищ, благодаря ему идут дожди и вырастают растения, он – «дающий жизнь» и «дарующий сыновей», делает удобным и благоприятным существование, исполняет мольбы и просьбы, обеспечивает домами, женщинами, колесницами, богатством, счастьем, телесным здоровьем, комфортом, а также выступает судьей над душами умерших на мосту Чинвад. Одежда Митры изображается в виде звездного неба. Другие его эпитеты в Авесте – «исполненный собственного света», «сияющий» (Яшт Х 44), он неусыпно и бдительно стережет творения Ахура-Мазды, неустанно наблюдая за миром с помощью «тысяч ушей и десяти тысяч глаз». Митре посвящен один из месяцев зороастрийского календаря – месяц жертвоприношений багаядиш. В зороастризме же появляется образ убиваемого Митрой быка, из крови которого произрастают растения. У народов скифского круга Митра, скорее всего, выступает как божество Солнца (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 156). Солярная функция Митры привела к синкретизации его образа с образом греческого Гелиоса в эллинистическую эпоху. Орфики отождествляли Митру со своим богом Фанесом, рожденным из яйца, брошенного в воду. В Армении образ Митры слился с образом Мгера – героя эпоса о сасунских богатырях, убивающего черного быка (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 157). В Вавилоне после VI века до н.э. Митра синкретизировался с местным Шамашем, богом Солнца. Там же, по-видимому, образ Митры ассоциировался со многочисленными астрологическими символами.

Митраизм, как особая религия, формируется во II веке до н.э. в Армении, Верхней Месопотамии и на востоке Малой Азии. Все, для кого святость данного слова имела решающее значение, становились его преданными почитателями, и в первую очередь это были торговцы и солдаты. Особое расположение к культу Митры проявляли правители, посвящая ему многочисленные обращения с просьбами о покровительстве, ибо Небесный свет Хварно, посылаемый Митрой, освящал власть царей и выделял их из числа смертных. Преданным служителем Митры был царь Понта – знаменитый Митридат VI Евпатор (121-63 годы до н.э.), получивший свое имя в его честь. И хотя сам он потерпел поражение в бесконечных войнах с Римом, Митра одержал несомненную победу в душах его врагов. Когда часть разбитого римлянами войска Митридата осела в Киликии (на территории юго-восточной Турции) и присоединилась к промышлявшим здесь пиратам, сделавших Киликию свой базой и фактически слившихся с местными киликийцами, то иранский бог стал покровителем и для них. Можно сказать, что с того времени начинают существовать две разновидности митраизма: одна продолжала свое «восточное» существование в русле персидских верований, другая сформировалась в синкретический культ, впитавший в себя зороастризм, вавилонскую астрологию, греческие мистерии и философию. Эта религия очень скоро стала распространенной среди римских легионеров, которые популяризировали митраизм повсеместно в пределах Римской империи. По свидетельству Плутарха, солдаты Помпея восприняли культ Митры во время операции 67 года до н.э. по уничтожению пиратов, третировавших все Средиземноморье. Легионерам, ежедневно рисковавшим жизнью, был просто необходим могущественный покровитель, даровавший «способность видеть врагов издалека и... побеждать врагов одним ударом» (Семь степеней посвящения.// Вокруг света. № 2 (2002)). Особое значение в принятии бога, дарующего победу, было то, что Митра самым ужасным злодеянием считал ложь и предательство, а верность воинскому командиру есть условие существования солдата и залог победы. Значительную роль в распространении митраизма сыграли социальные низы, которых он привлекал тем, что провозглашал равенство среди посвященных в него и сулил блаженную жизнь после смерти (и таким образом, сравнивая митраизм и христианство, невозможно считать первый исключительно религией «верхов», а второе – преимущественно религией социальных низов). Митра наделяется титулом Soter (Спаситель, Тот, кто дает Жизнь). Трудно оценить точное количество митраистов, но оно было около 1 года н.э. уже достаточно велико и продолжало расти в I-III века н.э., превышая в эти века количество христиан. Первым из римских императоров митраистом стал Нерон, принявший посвящение от царя Армении и даже получивший в дар круглую корону, символизировавшую солнечные лучи (ряд библеистов считает, что известия о пышном армянском посольстве к Нерону оказали влияние на евангельское описание прихода волхвов). В конце II н.э. митраизм окончательно был официально признан в качестве религии Рима, а Митра – ее патроном и покровителем. Со времен правления Коммода, на которое выпадает момент триумфа восточных культов и, в частности, митраистских мистерий в Риме, можно заметить, что императоры официально принимают титулы «благочестивый», «счастливый», «непобедимый», относящиеся к титулатуре Митры. Интересны в этом отношении войны Рима с Ираном, в ходе которых обе стороны перед битвами воздавали молитвы о даровании победы одному и тому же божеству – Митре (вероятно, иранские зороастрийцы считали римских митраистов исказителями истинного смысла культа Митры, бывшего всего лишь младшим ангелом в свите Ахура-Мазды, а римские митраисты считали зороастрийцев закосневшими в догматике устаревшей религии, отрицающей реальное первенство Митры; подобно тому как христиане считают иудаистов приверженцами религии, когда-то истинной, но после пришесвия Христа, потерявшей смысл и фактически ставшей ложной). Культ Митры полностью вобрал в себя культ Солнца-Гелиоса, почитавшегося в качестве суверенной и непобедимой божественной мощи. 25 декабря, день зимнего солнцестояния (die natalis Solis invicti Mithra), отмечался как один из важнейших праздников, посвященных Митре (христианское Рождество, таким образом, - почти полное заимствование из митраизма) (Эвола Ю. О мистериях Митры). Формируется своя, отличная от классической зороастрийской, мифология. Согласно мифу, Митра был рожден из камня, лежащего у «реки» (theos ek petras, petrogenos Mithra), вооруженный ножом и факелом; это чудесное рождение замечено только «стражами», скрывшимися на вершинах близлежащих гор. Эти «стражи», поспешившие прийти к нему на поклон, - не кто иные как пастухи или волхвы из евангельской рождественской сказки. Затем Митра направился ко древу, укрыл себя его листьями и вкусил его плодов. После этого Митра вступил в бой с Солнцем и вышел из него победителем, после чего Солнце и Митра стали друзьями. О достоинстве Митры говорится также в центральном эпизоде мифа – эпизоде заклания быка Геуш Урвана. Митра следит за быком и выжидает. Как только бык показывается из пещеры, Митра седлает его и скачет верхом, держась за рога. Бык убыстряет бег, увлекая Митру в безумную скачку. Митра остается верхом на быке, не позволяя себя сбросить, до тех пор, пока бык не вернется в свою пещеру, где Митра и закалывает его своим мечом. Из тела быка появились все растения и животные. Сочащаяся из быка кровь превращается в колосья пшеницы. Касаясь земли, капли крови производят растительность. Согласно другой версии, кровь быка преображается в вино. В своем земном воплощении Митра спас людей от множества бедствий, в том числе помог им пережить великий потоп. По окончании своей земной миссии он устроил для богов великолепный пир, после которого вознесся на небо на огненной колеснице. Память об этой торжественной трапезе впоследствии нашла свое отражение в митраистских мистериях. Неоплатоник Порфирий, цитируя Евбула, объясняет в «Пещере Нимф», что митраистская пещера, в которой Митра убивает быка, и которую изображают митраистские храмы, предназначена быть образом космоса (De Antro. 6). Полая митраистская пещера должна была быть образом космоса, видимого изнутри. Но пещеры есть полости именно в скальной породе, а значит, скала, из которой рождается Митра, предназначена представлять космос, видимый извне. Подтверждение такому объяснению обеспечивается тем, что скала, из которой рождается Митра, зачастую изображается обвитой змеей, - деталь, которая, несомненно, напоминает известный орфический мотив обвитого змеей космического яйца, из которого был сформирован космос, когда в начале времен из него возник бог Фанес. Таким образом, резонно было бы заключить, что скала в митраистских сюжетах «рождения Митры из скалы» есть символ космоса, видимого извне, также как пещера (полость внутри скалы) есть символ космоса, видимого изнутри. Рождение Митры из скалы представляет собой символическую репрезентацию его «гиперкосмической» природы. Будучи способен двигать всю вселенную, Митра, по сути, более велик, нежели космос, и не может находиться внутри космической сферы. Поэтому, его изображают вырывающимся из скалы, символизирующей космос (что схоже с узником, вырвавшимся из космической пещеры, описанной Платоном в седьмой главе «Государства»), прорываясь сквозь границу вселенной, представленной поверхностью скалы и устанавливая свое присутствие в «гиперкосмическом пространстве», обозначенном пространством вне скалы, в котором он появляется. Во-вторых, всевозможные астрономические объяснения тавроктонии (убийства быка), которые в настоящее время выдвигают ученые, соглашаются с тем, что бык в тавроктонии предназначен представлять созвездие Тельца. Однако, это созвездие, видимое в ночном небе, обращено влево, тогда как в тавроктонии бык всегда обращен вправо. Поскольку, несмотря на то, что созвездие Тельца, видимое с земли (т.е. изнутри космоса) обращено влево, на древних (и современных) звездных глобусах, изображающих космическую сферу, видимую как будто бы извне, ориентация созвездий, естественно, обратная, а, следовательно, на этих глобусах (подобных знаменитому древнему глобусу «Atlas Farnese») Телец всегда изображался обращенным вправо, точно также как бык в тавроктонии. Это показывает, что митраистской бык предназначен представлять созвездие Тельца так, как он был бы виден извне космоса, т.е. с точки зрения «гиперкосмической» перспективы, каковая, конечно же, есть та же самая перспектива которая, как мы можем ожидать, связана с Митрой (Studies in Mithraism, John R.Hinnells, ed. (Rome: "L'Erma" di Brettschneider, 1994) pp. 257-264). Философский «гиперкосмизм» Митры принципиален в том смысле, что в митраизме уже содержится в развитой форме позднейшее христианское представление о диалектике испостасей бога, который одновременно и вне мира, им сотворенного, и в то же время присутствует в этом мире. А это означает, что митраизм влиял на христианство не только путем заимствования внешних форм, но и содержательно-догматически. «Можно различить в мистериях Митры три существенных стороны. Прежде всего, мотив спасения, связанный с убийством таинственного быка, от крови которого начался мир, и от второго поражения которого в конце мира произойдет возрождение и спасение. Митра спасает своей победительной силой — смерть и искупление входят в спасительный подвиг Митры — только не его смерть, а смерть таинственного быка. Во-вторых, Митра — создатель мира через свой подвиг поражения быка. Таинственный бык (которым, по персидским сказаниям, был ранее сам Митра), не может быть убит, не может оплодотворить земли иначе как через самопожертвование того, кто его убьет. Поэтому в спасительное дело Митры входит ряд подвигов. Объединение в образе Митры космологической и спасительной функции было очень важным для богословского сознания того времени, достаточно созревшего, чтобы понимать всю глубину проблемы зла. Зло сознается столь глубоким, что только тот, кто является творцом мира, в силах спасти его, освободить от зла и преобразить. И тут выступает третья часть мистериального богословия митраизма — учение о зле. Зло здесь мыслится равносущным добру. Метафизический дуализм, при итоговой победе добра над злом, давал на почве язычества единственное удовлетворительное и религиозно верное толкование зла в его силе и в его действенности. Митра, как посредник и спаситель мира, есть как бы источник благодати, помогающий преодолевать силу зла, и этим уже ныне предваряется его спасительный подвиг в конце мира. Участие в мистериях Митры не только обещало спасение в конце мира, но несло помощь и в земной жизни» (Путь Востока. Универсализм и партикуляризм в культуре. Материалы VIII Молодежной научной конференции по проблемам философии, религии, культуры Востока. Выпуск 34. СПб., 2005, с 110-111). Как и все древние мистерии, митраистские имели своей целью преображение человеческой природы через очищение и символическую смерть, после которой адепты возрождались к вечному блаженству. Для одних они были источником духовных познаний, для других — надеждой на бессмертие. В прохладном мраке подземных храмов, озаренных лишь светом факелов, митраисты отправляли свой культ. Существовало семь ступеней посвящения. Эта цифра, возможно, связана с более поздними эллинистическими предcтавлениями о том, что человеческая душа после смерти, чтобы достигнуть вечного мира звезд, проходит сквозь семь небесных сфер. Прошедшие низшие ступени обладали весьма ограниченными знаниями и прислуживали принявшим высшие посвящения, чести принадлежности к которым удостаивались лишь избранные. Первые три ступени назывались «Служители». K ним относились «Ворон», «Скрытый» и «Воин». Они находились под планетарным покровительством Меркурия, Венеры и Марса соответственно. В Персии, где тела умерших, оставленные на площадках похоронных башен, являлись ритуальной добычей ворона, «Ворон» символизировал смерть. От «Скрытого», носившего на челе вуаль и в руках лампу, свет истины был затемнен завесой повседневности. «Воину», коленопреклоненному и обнаженному с завязанными глазами и руками, на острие меча предлагалась корона. Отказываясь от этой чести, он перемещал корону на плечо, после чего путы из цыплячьих жил разрубались одним ударом меча. С этого времени Митра полностью руководил своим преданным слугой, отказавшимся от собственной воли и вступившим в битву с низменными аспектами своей природы. Высшие степени посвящения открывались «Участникам». K ним относились «Львы», находившиеся под покровительством планеты Юпитер. Они следили за священным огнем и приготовлением трапезы, которая была аналогом пира Митры, когда перед вознесением на Солнечной колеснице вкушались хлеб и вино. Во время ритуала нельзя было прикасаться к воде и потому руки омывались медом. «Перс» — следующая высокая ступень иерархии, которой покровительствовала Луна, символизировавшая разрушение низших аспектов человеческой природы. Очищение медом связывалось с чистотой и плодородием Луны. В этимологии иранцев, «медовый месяц» означает не единственный счастливый месяц после свадьбы, а долгую любовь и плодовитый брак. Плодородие, связанное со сбором урожая, нашло отражение и в символах этой ступени, которыми являлись коса и серп. «Cолнечный Bестник» находился под знаком Солнца, его атрибутами были лучистая корона и факел. Посвященный облачался в красные одежды — цвета крови, Солнца и огня. Во время священной трапезы он выступал в роли Солнца и сидел рядом с воплощением Митры. На вершине иерархии находился «Отец», которому покровительствовала планета Сатурн. Он был высшим авторитетом митраистской общины и, будучи избран самим богом, носил фригийский колпак, перстень и жезл как символ духовной власти. «Отец отцов» - митраистский патриарх – объединял под своей властью все общины (Семь степеней посвящения.// Вокруг света. № 2 (2002)).

[ladimir]

По всей римской Европе, Азии и Африке на территории римских военных поселений возводились многочисленные святилища-митреумы (в Лондоне, например, около собора Св. Павла), но наибольшее их средоточие образовалось в Германии (рельеф с 12 сценами из жизни Митры был найден в 1838 году около Неюнхейма). Затем появляются «гражданские» митреумы. В одном только Риме насчитывалось около сотни храмов, самый большой из которых находится сейчас под церковью Сан-Клементе, близ Колизея. В 376 году митреум, находившийся на Ватиканском холме, был закрыт городским префектом, позже на его месте построили базилику Св. Петра. В 380 году император Феодосий издал эдикт de fide catholica, окончательно укрепив позиции христианства как государственной религии. Началось активное преследование митраистов, разрушение и закрытие их храмов. Жрецы митраизма в надежде на возвращение старых времен замуровывали свои святилища. Многие же из несмирившихся с новой христианской властью были убиты прямо в храмах, что означало осквернение святыни на веки вечные. Вместе с последними жрецами умирала в Риме и память о былом могуществе Митры. Хотя в отдаленных альпийских районах и в Киликии ему поклонялись вплоть до V века. Церковные организации католиков и православных скопированы со жреческих коллегий иерофантов в митраизме (вплоть до белого облачения и головных уборов – митр). Не стоит забывать и о переходе масс верующих, а также самих жрецов из одной религии в другую. Христиане, получив поддержку государства, постарались уничтожить любое напоминание о митраизме, чтобы избежать искушающих умы аналогий с собственной верой, однако, данные археологии и других исторических наук позволяют сделать вывод о том, что христианство не столько искоренило митраизм, сколько вобрало его в себя, и если бы не взаимная нетерпимость религий друг к другу, они вполне могли сосуществовать до нашего времени, как сосуществуют в Китае отечественный даосизм и пришлый буддизм. Коллизия иного рода возникла к концу III века н.э., когда христианство получило распространение в восточных римских диоцезах – Малой Азии, Сирии, Египте, Палестине, Греции, а митраизм сохранял сильные позиции на западе – в Британии, Галлии, Италии и Испании (христианство в этих районах было на порядок слабее, чем на востоке). При таком региональном раскладе нельзя полностью исключать вероятности превращения будущей Восточной Римской Империи (условно именуемой Византия, хотя сами византийцы так себя никогда не называли) в христианскую державу, а Западной Римской Империи – Гесперии (тоже условное название) в митраистическую. Последующий распад Западного Рима в конце V века мог создать пеструю картину чересполосицы христианских и митраистских варварских государств, хотя следует учесть, что варварские племена готов, пришедшие на запад в начале V века, уже были не язычниками, а арианами, но никто не может отрицать возможности перехода христиан в митраизм (впрочем, христианские историки считают саму мысль на эту тему клеветой). Все это могло привести к отсутствию в Западной Европе того целостного культурного комплекса, который принято называть католическим. Помимо Рима митраизм распространяется во II-III веках н.э. в Тибете, где «черная вера» бон (черный цвет веры противопоставлялся «желтой вере» - буддизму), стала официальной и, не смотря на раннее появление буддизма, имела многочисленных приверженцев плоть до IX-X веков. Из Тибета митраизм пришел в монгольские степи, где митраистами стали отдельные татаро-монгольские племена (Гумилев Л.Н. В поисках вымышленного царства. М.,1992, с 282-283). Высказывались гипотезы о приходе митраизма на Русь и его распространении среди восточных славян в V-X вв. В Афганистане культ Митры синкретизировался с буддизмом, что привело к объединению образа Митры с испостасью Будды – Матрейей. В Кушанском царстве I-II вв. н.э.. согласно монетам правителей Канишки и Хувишки, формируется пантеон во главе с Митрой, где также присутствуют бог луны Мах, бог ветра Вадо, бог огня Атшо, Фарро и др. (Мифы народов мира. М.,1991, Т 2, с 157). Такова ойкумена митраизма, и хотя трудно представить в деталях современный альтернативноисторический мир победившего митраизма, в главном он вряд ли так уж мог бы отличаться от христианского и постхристианского мира. Классическое греческое наследие будет востребовано в этом мире не в меньшей степени, чем в христианстве. Роль «ветхого завета» для митраитзма будет играть классический зороастризм, который в той или иной форме может сохраниться в Иране, Азербайджане и Армении. Однако, не исключено, что иудаисты в сложившейся ситуации вспомнят о своем зороастрийском происхождении и выдвинут тезис о «происхождении» митраизма и зороастризма от иудаизма (подобно тому, как в нашем мире современные иудаисты-гностики считают христианство и ислам – примитивными и «испорченными» формами иудаизма), и этим двум религиям придется искать формулы соотношения себя самих с иудаистическими верованиями (подобные поиски привели христианство к совершенно ложному представлению о происхождении христианства от иудаизма, что обосновывалось, учитывая резкое отличие религий, за счет концепции «нового завета» - т.е. тем, что один и тот же бог вначале дал евреям «ветхий завет», а затем заменил его на «новый»). Впрочем, если в митраизме не появится личность, аналогичная апостолу Павлу, иудаизм так и останется периферийной религией на карте мира, вроде современных парсов-зороастрийцев Индии. Что касается митраизма, то, даже с т.з. христианства о происхождении научного взгляда на мир из христианского разделения бога и тварного мира, его концепция вполне вписывается в таковое разделение, и ничто не позволяет сомневаться в возможности научно-технического прогресса в рамках митраизма (хотя, справедливости ради, следует отметить, что жесткое привязывание научно-технического прогресса исключительно к историческому феномену христианства (и даже уже – к феномену протестантизма) слишком схематично и не соответствует конкретно-историческим данным: в течение первых пятнадцати веков нашей эры научно-технический прогресс цивилизационно-территориально отнюдь не базировался исключительно в Европе, и если затем Европа вырвалась вперед, это не может считаться закономерностью, тем более связанной с религиозным мировоззрением, которое на 1000 и даже на 1300 лет старше научно-технического прогресса, а является, по большому счету, исторической случайностью, в рамках которой сработали определенные потенции, но это не значит, что подобные потенции не были заложены в других культурах и цивилизациях, - отрицание этих потенциалов следует считать уж слишком европоцентрическим подходом).

Вся ограниченность концепции христианского европоцентризма видна на примере взглядов английского автора детективов и религиозного философа Г.Честертона, изложенных в его книге «Вечный человек». Одно из главных положений Честертона заключается в том, что «если бы Церковь не явилась в мир, Европа, наверное, была бы похожа на сегодняшнюю Азию» (Честертон Г. Вечный человек. М.,1991, с 221). Здесь сразу же следует остановиться. Здесь целый клубок мыслей и ассоциаций. Во-первых, Честертон априори считает Азию начала ХХ века хуже Европы начала того же века, и хотя это может себе позволить самовлюбленный англичанин викторианского века, серьезный историк лишь улыбнется: вообще, понятия «хуже» и «лучше» относительны – для китайца (и не только для него) его образ жизни куда привычнее, а стало быть «лучше» образа жизни лондонца и наоборот. Во-вторых, нехристианская Европа, следовательно, была плоть от плоти Азией, и лишь христианство вырвало ее из евразийского круговорота. Тезис спорный, но допустим это так. В этом случае христианство должно было зародиться где-нибудь в Европе, а вовсе не в Азии, и быть чем-то вроде учения друидов или элевсинских мистерий. Честертон, конечно, с гневом отвернется от этих аналогий и сравнений, для него – искренне верующего католика, создателя детективного образа патера Брауна, христианство – вообще уникальное событие в истории человечества, но в таком случае его появление в Европе – историческая случайность, а при ином развитии событий, например, апостол Фома мог добиться триумфа в Индии, и тогда Индийская Христианская Цивилизация несла бы светоч гуманизма и прогресса отсталым «туземцам» Британских островов. А если все произошло иначе – т.е. христианские семена (если воспользоваться евангельскими образами) взошли именно на восприимчивой почве Европы, то выходит, что Европа и до нашей эры была отлична от Азии. Не следует также забывать, что понятие «Азия» еще более неопределенное и собирательное, чем «Восток». Ведь даже англичанину-империалисту из своей туманно-альбионской дали должно быть понятно, что различие между Японией и Китаем, Вьетнамом и арабскими странами – не меньшее, если не большее, чем между Англией и Турцией. Таким образом, в Азии можно выделить минимум три цивилизации, равновеликие Европе, - это Мусульманская, Индийская и Восточноазиатская, да и то – отличие образа жизни и культуры Японии и Китая – куда большее, чем Польши и Испании (ведь для китайца поляки и испанцы – тоже «на одно лицо», и даже в религиозном отношении не различимы: тот и другой – католики и т.д.) На какую же из Азий была бы похожа нехристианская Европа? Возможно, на Китай, а возможно, на Индию? Ибо подобно тому, как христианский бог, создавая человека по образу и подобию своему, не мог быть похож одновременно на негра, еврея и китайца, нехристианская Европа никак не может быть похожа одновременно и на Индию, и на Китай. У этих цивилизаций, безусловно, есть схожие черты, но эти черты – земледельческий характер цивилизации, например, напрочь отсутствуют в Европе. Так что будь Европа перманентно языческая, она все равно никогда бы не стала аналогом Китая или Индии, и сохранила бы свое неповторимое лицо. Возможно, Честертон хотел сказать, что христианство прервало развитие Европы в направлении восточных деспотий, но автора интересует прежде всего религиозный аспект. «Античное язычество в последней своей фазе обещало стать неизменным, в том самом смысле, в каком мы говорим о неизменной Азии» (Честертон Г. Вечный человек. М.,1991, с 221). История религии известна лучше и дальше, чем политическая история, благодаря археологическим находкам, например, но никогда ни историки, ни археологи не сталкивались с чем-нибудь, что можно было бы назвать «последней фазой» дохристианских верований. Христианство (даже если не учитывать различных синкретических форм) сменяло традиционные верования не в силу их «устарелости» или «изжитости», а просто по факту своего появления (ведь никто же не скажет, что верования индейцев Америки к XVI веку стали такими же формалистичными и неискренними, как и римская религия – так что дело не в «неискренности» или «устаревании»). На протяжении человеческой истории одна религиозная система сменяла другую, причем эта смена и это движение шло не так, как мыслил Терьяр де Шарден – не по длинным линиям к единой точке, а спонтанно и непредсказуемо. Во всяком случае, христианство не смогло потеснить на религиозной карте мира ни ислам, ни индуизм, ни верования Дальнего Востока (пример, Кореи, который часто приводят как доказательство возможности существования образцовой христианской дальневосточной страны, не подходит: к началу ХХ века большая часть корейцев продолжала придерживаться шаманистических верований, и на протяжении всего века христианство и буддизм просто каждый со своего конца поглощали это пространство, примерно пропорционально увеличив свою паству). Закономерно вытекающий тезис Честертона о странной, случайной и враждебной остальному миру аномалии евроатлантической цивилизации тоже не выдерживает критики. Демократия, как особая форма управления обществом, существовала во всех торговых культурах, начиная с Финикии, и даже выходила за рамки собственно торговых культур (в Индии существовала форма власти, условно переводимая как «племенная республика» - гана – в современном хинди этот термин обозначает гражданское общество; кстати, Будда Шаккьямуни родился именно в такой гане, и таким образом буддизм зародился именно при демократии – чего нельзя сказать о христианстве). Но Честертон не о демократии ведет речь. Он полагает, что азиатские страны столетиями и даже тысячелетиями не двигаются с места, находясь как бы в перманентном состоянии застоя. Т.е. Честертон отказывает неевропейским и нехристианским цивилизациям в каком-либо прогрессе вообще. Убедительно ли это? Думается, затевать дискуссию и доказывать, что временный застой азиатских обществ в XVI-XVIII веках был лишь явлением стадиального развития, и в истории Европы тоже можно найти такое «убогое трехсотлетие» - варварство V-VIII веков, когда европейский континент подобно Азии сделался к тому еще и жертвой интервентов-колонизаторов – аваров, арабов и др., не имеет смысла. Наивность Честертона сочетается с его элементарной обиженностью на наличествующий процесс роста равнодушия европейского человека к христианству, и он вынужден, с целью привлечения интереса к христианству, приписывать ему все мыслимые достоинства (особенно, те, которые ценятся на том или ином этапе развития общества: к примеру, в эпоху социалистических революций в учении Иисуса Христа находили социализм, а в эпоху крушения коммунистических режимов оно, естественно, воодушевляло антикоммунистов; ему же приписали рок-музыку, защиту животных и феминизм; неизвестно, станет ли когда-нибудь, в представлениях теологов, христианство родоначальником спорта, правда, современные Олимпийские игры есть явный культ Зевса Олимпийского, и уважающий себя христианин, по идее, не может в них участвовать и даже быть зрителем этого «языческого действа»), одновременно отнимая эти достоинства у нехристианства. Таково самомнение всех религий. Бесспорно, победивший митраизм аналогично приписывал бы себе заслугу в возникновении науки, социализма, рок-музыки и спорта (феминизм, правда, не был характерен для митраистической эстетики, но ведь и христианство, не смотря на всю популяризацию женских образов, не сразу признало равенство полов), а сохранившихся немногочисленных христиан считал сектой, ни на что положительное не способной и бесперспективной. Но мы рассматриваем историю не с т.з. какой-либо религии, а с научной точки зрения.

Таким образом, к 1 году н.э. в мире существовали следующие религии:
Митраизм;
Зороастризм (включая зурванийскую и гайомартскую ереси, а также региональные разновидности: «армянизм» и огнепоклонничество кавказских алванов);
Иудаизм (включающий не менее пяти крупных сект, а также небольшие группы иудействующих);
Самаритянство;
Христианство – низовая народная религия, обожествляющая умершего и воскресшего бога Исуса (Езуса), в Малой Азии;
Буддизм, который помимо Индии распространился на Афганистан и приморскую Бирму;
Джайнизм;
Религия Залмоксиса в Дакии;
Общины пифагорейцев;
Даосизм;
Конфуцианство – скорее философская система, чем религия в Китае.


Карта религий около 1 года н.э.
Жирными линиями показаны:
Желтой – ареал буддизма и джайнизма;
Коричневой – ареал зороастризма;
Белой – ареал митраизма;
Красной – ареал зарождения христианства;
Синей – ареал иудаизма;
Черной – ареал расселения самаритян;
Зеленой – ареал культа Залмоксиса:
Границы государств даны на конец 1 года н.э.

Рядом с этим активным, уже закипающим миром религий существовала 54-миллионная Римская империя (точнее, она все еще именовалась республикой, хотя во главе ее стоял император, занимавший должность народного трибуна и контролирующий Сенат). Гигантская империя, простершаяся от Атлантики до Евфрата, была создана за 300 лет войн; вначале довольно тяжелых (труднее всего Риму было покорить Италию и одолеть Карфаген), но с каждым годом все более легких. Учитывая многонациональность и тенденцию к уравнению в правах провинциалов и римлян, можно с уверенностью говорить об уникальности римского опыта: никогда, ни до того, ни после в мировой истории не возникало равноценной империи по размерам и длительности существования. Британская империя все-таки изначально строилась на колоссальном неравенстве «туземцев» и белых англичан, составлявших национально-расовую элиту, Китайская и Российская империи всегда обладали значительным национально-культурным ядром (римляне же – именно этнические римляне, а не обладатели римского гражданства – никогда, включая неполноправных рабов, не составляли более 10% населения империи). Несомненно, Риму повезло, поскольку он был сверхдержавой, более того – глобальной сверхдержавой (чем-то вроде современных США, хотя сравнивать их некорректно: США, скорее, это победивший Карфаген современности), не имевшей в течение всего своего существования реальных равновеликих противников. Китай никогда напрямую не сталкивался с Римом, хотя в Лояне знали о существовании Лигани (китайское название Рима). Тем удивительнее была последующая гибель этой империи от рук неорганизованных толп варваров. «Римский дух, при всем своем формализме, юридичности и рассудке, - очень активный дух, очень живое, и, безусловно, жизнерадостное, жизнеутверждающее сознание» (Лосев А.Ф. Эллинистически-Римская эстетика. М.,2002, с 28). Универсальность законов, упорядоченность системы управления, повышенная резистентность в случае кризисов – в т.ч. системных (самый крупный из которых едва не одолел Римскую империю в III веке н.э.) позволила этому уникальному геополитическому, экономическому, социальному и культурному пространству просуществовать более пяти веков. От других эллинистических государств Рим отличался, прежде всего, жизнеспособной системой, которая позволяла свести к минимуму эффект поражений и увеличить эффект любой, даже небольшой победы. Все римские историки в один голос говорят о том, что Рим объединил весь цивилизованный мир, а если какие-либо земли не оказались под его властью, то это лишь свидетельствует об их полной дикости и невозможности на данном историческом этапе цивилизовать эти народы и земли. Отказывая «языческому» мировоззрению в адекватном понимании истории как процесса, наделенного внутренним смыслом, еврейские и христианские богословы почему-то забывают, что еще греческий историк II века до н.э. Полибий в своей 40-томной «Всеобщей истории», исходя из учения стоиков о предвидении, пришел к метафизике истории, которая рассматривала исторический процесс как борьбу народов и отдельных личностей против власти судьбы. Смысл мировой истории, согласно Полибию, это распространение на весь мир власти Рима, и таким образом, понимание истории как единого процесса у античных историков могло быть. У них, действительно, не было понимания истории как влияния христианского или еврейского бога на жизнь людей, но отсутствие этого понимания ни в коем случае не есть отсутствие «историзма», а является лишь нетеологическим видением истории, в которой христианскому и любому другому монотеистическому богу не находится места (теология и историзм – это все-таки разные вещи). Задача Иосифа Флавия, создавшего свои «Иудейские древности» в подражание «Римским древностям» Дионисия Галикарнасского, опубликованным в 7 году до н.э., была скромнее: он рассматривал мировую историю лишь как историю одного единственного – «избранного» - еврейского народа, а все остальные народы могли рассматриваться (и даже мыслиться) только в их отношении к евреям (из этого вполне логично проистекает концепция антисемитизма – некой метафизической неприязни всех народов к «избранным» евреям, по причине их «избранности»). Но эта ветхозаветная концепция как раз обнаруживает отсутствие историзма, поскольку восприятие всей мировой истории как истории только одного, пусть даже избранного, народа – это не историзм, а этнизм. Такую историю писать легко: подгоняя реальные исторические события под религиозно-националистические догмы, а те события, которые подогнать совершенно невозможно, трактовать как «предательство» или «богопротивство» (правда, самого Иосифа Флавия евреи-современники тоже считали предателем). Любопытный пример подобного религиозного внеисторизма мышления содержится в средневековых толкованиях коранического сюжета о Шуайбе (Коран 7:83-91, 11:84-94); Шуайб – посланец Аллаха к мадйанитам, и хотя его история не имеет ни малейших параллелей с историей ветхозаветного Иофора (Книга Исхода 2:15-25), они были автоматически отождествлены (по принципу принадлежности к одному и тому же народу (Пиотровский М.Б. Коранические сказания. М.,1991, с 76)), при этом хронология комментаторов интересовала менее всего, и подобная примитивизация исторического сознания неизбежно происходит из этноцентризма и представления о других народах как о функциях мировой истории (аналогично в христианских легендах правящий христианской Индией «пресвитер Иоанн» становился человеком без возраста, а пророк Иона считался царем Ниневии (Песнь о Роланде. Тирада 225). Античная историография со времен Геродота пришла к пониманию реальной «многополярности» истории. Лучшие представители христианской исторической науки все-таки пошли по пути античной, а не по пути ветхозаветной историософии, при всех своих личных симпатиях и антипатиях принимая равенство и равноценность всех народов земли перед христанским богом (и даже фундаменталистически настроенный православный русский богослов вряд ли будет утверждать, что бог любит православных русских в большей степени, чем православных грузин). Отсутствие в ранней Римской империи религиозных барьеров между людьми значительно упрощало задачу римского универсума: тенденция унификации быта и образа жизни на огромных пространствах Европы, Азии и Африки вполне уживалась с сохранением каждым народом своих этнических традиций, и национальные конфликты, хотя и происходили в Риме, не носили того неразрешимого характера, который им придает теологизация – т.е. влияние религиозного фактора в современном мире. Одним словом, римляне показали себя превосходными администраторами. В демографическом отношении Римская империя – это огромная людская масса, составлявшая около начала нашей эры 54 миллиона человек (19% мирового населения), и продолжавшая, благодаря миру по берегам Средиземного моря, отсутствию таможенных ограничений для торговли и производства, улучшению условий жизни и даже некоторому росту уровня медицинского обслуживания, расти до 80 млн. к 100 году н.э. и 100 млн. к 200 году (Ле Гоф оценивает численность населения всего европейского континента в 200 году в 67 млн. человек (Ле Гоф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.,1992, с 230), значит, в границах римского лимеса в Европе было не менее 60 млн. человек, а численность населения территорий современных Франции, Италии и Испании приближалась к показателям позднего средневековья). При этом, в отличие от в целом аграрной – вплоть до XVIII века – европейской цивилизации, античная цивилизация времен Рима – цивилизация городская. Повсеместно вырастают огромные, хорошо распланированные города, население которых уже перевалило за 1 миллион (Рим и Александрия), 300 тысяч (Антиохия) и 200 тысяч (Эфес). Городами со стотысячным населением к началу нашей эры были Арелат, Иерусалим, Карфаген (отстроенный взамен разрушенного города), Коринф, Лугундум, Милет, Неаполь, Остия, Пергам, Сарды, Сиракузы и Эфес. Хотя Афины разрослись до крупного 200 тысячного полиса с определенной автономией и культурным наследием, это был уже совсем другой город, нежели Афины Перикла и Сократа, но по-прежнему процветали Керамик, квартал гетер и Академия. Небольшой курорт Помпеи насчитывал 20 тысяч жителей – примерно столько, сколько Париж и Лондон времен крестовых походов. О городской культуре римского периода пишут много негативного, преувеличивая степень загрязненности воды и воздуха, тесноту жилищного фонда, пожароопасность (если на территории античного Рима, составлявшей до 80 квадратных километров, проживало не менее 1 млн. человек, то в современной Москве площадью в 1000 квадратных километров проживает более 10 млн. местных жителей и еще до 3 млн. приезжих; таким образом, плотность населения Москвы и Рима почти равна). Эстетика гигантского «мертвого» города проявилась в композиции российской рок-группы «Ария»:
Боги прокляли спятивший Рим,
Город брошенных женщин и калек.
Здесь глотают отравленный дым,
Режут лезвием вены.
Здесь по праздникам ходят смотреть,
Как в агонии бьется человек,
Как пирует свирепая смерть
В желтом круге арены!
«Колизей».
Однако, античный Рим с населением более 1 миллиона человек просуществовал три века, и лишь под конец империи после разорений варварами превратился в небольшое поселение (для сравнения современный Рим стал городом-миллионником только во времена Муссолини). По античным меркам римские города были достаточно благоустроены, имели неплохую инфраструктуру и отлично снабжались продовольствием, а водоснабжение Рима в I веке н.э. было лучшим, чем водоснабжение Санкт-Петербурга и Нью-Йорка сто лет назад (Культура Древнего Рима. Ч 2, М.,1985, с 144). «Золотой век», провозглашенный Августом, имел вполне материальные основания. Римское общество также отличалось достаточно высоким уровнем образования и науки. Император Нерва в самом конце I века разработал, а затем император Траян усовершенствовал систему всеобщего образования для мальчиков (под залог земельной собственности под очень низкий процент), а в правление Адриана система была распространена также на девочек (Грант М. Римляне. М.,2005, с 95). Для образованных людей даже рабского происхождения были открыты все возможности для карьеры (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 199). Хотя некоторые снобы-культурологи доказывают шаблонность и стандартизацию римской культуры, ее «омертвление» по сравнению с «живой» раннегреческой, но в таком случае вся наша современная цивилизация должна заслуживать не менее жесткой характеристики. Конечно, невозможно сравнивать уровень жизни среднего гражданина Рима с современным, однако не будет преувеличением сказать, что Рим I-II вв. нашей эры – богатейшая на тот момент страна мира. Цивилитеистическое римское общество ранней империи более всего соответствует современному понятию «светский». «Философские воззрения разных школ того времени на сущность верований, как таковых, более всего известны из трактатов Цицерона «О природе богов», «О дивинации» и «О законах». Первый трактат он начинает с констатации огромного числа мнений о богах и нерешимости основного вопроса: правят ли боги миром или не вмешиваются в его дела. Если принять последнее, то уничтожатся религия, культ, благочестие, что приведет к полному смятению — исчезнут связующие общество добродетели. Затем, по очереди, выступают представители разных школ и первым — эпикуреец Веллий. Он говорит, что боги не могли создать мир для пользы людей, так как большинство людей несчастны. Мир не обладает ни душой, ни разумом, ни божественностью, ни вечностью, ибо состоит из частей, а значит распадется. Не лучше бредней поэтов о приключениях богов теории стоиков, признающих единый божественный дух и ум, проникающий во все части природы и связывающий их роковой силой неизбежного будущего. Стоики толкуют проявления этой силы как богов: Юпитера как эфир, или воздух, и как вечный закон, как необходимость того, что есть и будет; Нептуна как море; Цереру как землю и т. п. На деле, хотя боги и существуют, ведь сама природа внушила нам веру в них, но в дела людей они не вмешиваются, не могут любить или ненавидеть: они блаженны, а блаженство несовместимо с деятельностью и эмоциями. Боги антропоморфны, но не познаваемы чувствами, это образы, сообщающие нашему уму идею существ блаженных и бессмертных, их следует чтить, а не бояться. Оппонентом выступает великий понтифик Котта. В силу своего сана он считает, что нельзя публично отрицать существование богов и следует твердо соблюдать все предписанные обществом обряды и церемонии, которые исчезнут, если принять мнение эпикурейцев. Но среди друзей он готов признаться, что его одолевают сомнения. Всеобщая вера в богов еще не доказывает их бытия, так как мы не знаем мнения всех народов, да и среди известных нам людей немало атеистов неверующих. Эпикурейцы считают, что уничтожают суеверие, но последовательнее это делают атеисты, утверждающие, что богов выдумали умные люди для пользы Республики, дабы тех, кого разум не заставляет исполнять долг, заставила религия. От имени стоиков слово берет Бальб. Видя упорядоченность и красоту мира, говорит он, нельзя не признать, что им управляет божество, великий и благотворный ум, Юпитер, отец богов и людей, управитель и устроитель всех вещей, чтимый всеми народами. Нельзя представить себе, что слаженный во всех частях, разумно устроенный мир мог возникнуть из случайной комбинации атомов, как нельзя себе представить, чтобы случайно рассыпанные буквы сложились в «Анналы» Энния. Боги часто являются людям, помогают, уведомляют о событиях. Они заботятся обо всех, но некоторых выделяют особо. Все великие люди были исполнены божественного вдохновения. Рим превосходит всех своей религией, почитанием богов, уважением к ауспициям, даровавшим Риму победы, хотя теперь из-за небрежения знати наука авгуров приходит в упадок. Подаваемые богами знаки — явные доказательства их бытия; если знаки толкуют неверно, виноваты не боги, а люди. Весь космос проникнут разумом, а потому и он, и его части — боги. Боги — это и те, кто оказал людям наибольшие услуги,— Геракл, Диоскуры, Эскулап, Ромул-Квирин, Либер. Боги — это все добродетели людей. В именах богов и мифах таится глубокий смысл. Юпитер — это «помогающий» (luvans pater), он — эфир, свет, небо, бросающий молнии и гремящий; Юнона — воздух, соединяющийся с эфиром; Нептун — вода; Земля соединена с отцом Дитом, что значит dives, «богатый», так как земля богаче всего; Солнце (Sol) — «единственный», величайшее из светил; Диана — Луна родовспомогательница. Людям следует отбросить суеверия, т. е. страх перед богами, избавиться от излишества в культе, воздавать богам культ религиозно, т. е. чтить богов и соблюдать умеренность в культе. Следует верить, что мир управляется волей богов, а не стоящим над ними роком, ибо выше богов ничего нет. Мир — это общая республика людей и богов, ею правят боги, а потому у них общий принцип (ratio) с человеческим родом, общая истина, общий закон, одинаковые добродетели, перешедшие от богов к людям» (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 143-144). Цицерон перечисляет в качестве божественных имен Верность (Fides), Разум (Mens), Доблесть (Virtus), Богатство (Ops), Благоденствие (Salus), Согласье (Concordia), Свободу (Libertas), Победу (Victoria) (Цицерон. О природе богов. II 61). Римские верования в отличие от греческих были менее личностны, более абстрактно-официальны: «Верующий грек нисколько не удивился бы, если бы ему где-нибудь на дороге встретилась его Деметра в виде высокой и полной женщины, с ласковой улыбкой на лице; римлянин никогда в такой женщине не признал бы своей Цереры, - она объявляется ему исключительно в растущем хлебе» (Зелинский Ф.Ф. Из жизни идей, в 3-х томах. Т III. СПб.,1910, с 11). Какова была идеология Римской державы, как мыслили рядовые римляне, греки, галлы, египтяне свою жизнь? «В области идеологии для ранней Римской империи был характерен широкий плюрализм, если он не выходил за рамки соблюдения законов. Ни при Августе, ни при его преемниках по существу не подавлялось свободомыслие, даже не смотря на жестокие меры преемников Августа против сенатской оппозиции. Каждый мог придерживаться любого философского учения, а при соблюдении установленных обрядов и императорского культа и любых верований. Репрессии против некоторых философов и адептов восточных культов, как известно, имели место и в предыдущие века, скорее по политическим, чем по идеологическим соображениям. В целом в первые века империи участие в культах Исиды и Осириса, Кибелы и Аттиса, в мистериях Диониса и т.п. встречало значительно меньше препятствий, чем раньше, и постепенно признавались официально. Не преследовались, за редким исключением, авторы, прославлявшие Брута, Кассия, Катона Утического. Даже во времена террора Нерона не были изъяты сочинения казненных императором Сенеки, Лукана, Петрония, несмотря на их более чем критическое отношение к императорскому режиму и восхищение теми, кто некогда с ним боролись. В правление же Августа, за исключением казни Корнелия Галла, но не как поэта, а как политического деятеля, и ссылки Овидия, сочинения которого тоже не были запрещены, такие репрессии вообще не имели места. Напротив, при покровительстве Августа Тирон издавал переписку Цицерона, хотя, казалось бы, Цицерон должен был быть для Августа достаточно одиозной фигурой» (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 199-200). Эта толерантность античного мира, как не парадоксально, создала почву для распространения нетерпимого христианства, поскольку, если бы древние греки были столь же нетерпимы, как и создатели и адепты новых религий, эти новые восточные религии элементарно не смогли бы распространиться в античном мире. Современные христианские историки, зная последующую историю Рима и его гибель, как и гибель всей античной цивилизации, рисуют мироощущение римлян и греков в мрачных красках, констатируя нарастающую бездуховность, кризис мироощущения, ожесточение нравов и тому подобные вещи, причем представляя все это в качестве антитезы нарождающемуся христианству и тем самым обосновывая просто фатальную неизбежность принятия античным обществом христианства как спасения от бездуховности, кризиса сознания и ожесточения нравов (причем, христианство появляется именно «вовремя» - как раз в момент наибольшего кризиса Рима). В этом можно видеть обычную для христианства манеру считать все нехристианские верования и нехристианское сознание едва ли не разновидностью сатанизма, и подобные выпады делаются исключительно с полемическими целями. Популяризированная христианскими авторами жестокость римских нравов, проявляющаяся, например, в гладиаторских боях, выглядит совершенно иначе, если учесть наличие различных видов экстремального спорта в наше время, а также то, что гладиаторы за редким исключением были профессионалами и занимались своим ремеслом совершенно сознательно. Победители получали большое вознаграждение, иной раз целые чаши с золотыми монетами. К тому же изначально гладиаторские (правильнее, «погребальные») игры были частью поминок по умершему (первый поединок гладиаторов произошел в Риме в 264 году до н.э.) и предполагали прославление победителя, хотя со временем гладиаторские погребальные игры коммерциализировались и стали лишь зрелищем. «Гладиаторы вызывали чувства пылкого восхищения, такие же, какие современная публика испытывает по отношению к кинозвездам и популярным певцам; девушки Помпей исписали стены любовными признаниями гладиаторам» (Грант М. Римляне. М.,2005, с 173). В ответ на христианский упрек в обожествлении жестокости римляне вполне могут упрекнуть христиан в обожествлении позорной казни и осуществлении обряда евхаристии, которая со стороны выглядит как разрезание тела божества на куски и их съедение людьми, а также употребление в качестве напитка крови бога. Римляне в христианской художественной литературе, особенно в исторической романистике, представлены поголовно алчущими принять новую религию, и возникает удивление, почему в такой атмосфере всеобщей предрасположенности и духовного кризиса христианству понадобилось целых 250 лет, чтобы стать государственной религией (250 лет – это довольно большой срок; Л.Н.Гумилев однажды заметил, что в истории 1000 лет равна 1000 лет, и не стоит думать, что если в наших современных учебниках истории древние цивилизации описаны всего дюжиной дат, то это означает, что время тогда и там текло быстрее, чем сейчас, и успевало случиться гораздо меньше исторических событий; 250 лет – это целая большая эпоха в истории государства: предположим, христианство появилось во времена Екатерины Второй и лишь сейчас – в начале XXI века – стало всеобщей религией России – за это время произошло огромное количество событий, и римская история в этом плане ничуть не отличается от российской)? Этот феномен довольно продолжительного вызревания христианства в недрах Рима (равно как и буддизма в Индии, появление которого отделяет от времен Ашоки аналогичный по продолжительности период) свидетельствует против концепции римского периода в целом, как периода перманентного духовного и мировоззренческого кризиса античного общества. Находящиеся в плену этой концепции некоторые западные историки представляют историю христианства I-III вв. н.э., как процесс поступательного увеличения численности христиан и расширения их влияния в обществе (например, британский специалист по конфессиональной статистике Д.Б.Баррет оценивает удельный вес христиан в мировом населении в 100 году – в 0,6%, в 200 – в 3,5%, в 300 – 10, 4% (Народы и религии мира. М.,1999, с 856), и, таким образом, к моменту принятия христианства Константином, христиане составляли более половины населения Римской империи; впрочем, есть иные оценки, принадлежащие православным историкам, которые считают, что к началу IV века христиане не могли составлять более 10% населения Рима (Тихомиров Л.А. Монархическая государственность. СПб.,1992, с 137), и как следствие, не только на западе, но и на востоке христиане должны быть преимущественно городскими жителями; во втором случае христианство распространялось в пять раз медленнее). Однако богатый эпиграфический материал опровергает теорию упадка римской религиозности, наоборот, религиозная жизнь Рима бьет ключом (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 209, с 227-231); в I-II вв. римское общество вполне адекватно, и никаких кризисных явлений в том смысле, который подразумевают христианские историки, не наблюдается. Само по себе увлечение восточными культами, пик которого падает на последние десятилетия I века н.э., еще не свидетельствует о кризисе традиционного мировоззрения.

[ladimir]

Перед нами обычный процесс культурного обмена, стимулированный завоеваниями римских легионов в Восточном Средиземноморье, и если бы Рим по тем или иным причинам не смог присоединить Малую Азию, Сирию и Египет, эти влияния были бы на порядок меньше. Если же все эти влияния (христианское – в т.ч.) считать исключительно явлениями религиозного порядка, придется современное распространение на Западе моды на гороскопы, восточные единоборства, аниме и африканские маски считать кризисом христианского мироощущения. Более того, для II – начала III веков характерно определенное оживление культурной и научной жизни в восточных провинциях Римской империи, получившее условное название «греческое возрождение». Этой эпохе принадлежит целая плеяда имен, без которых наше представление обо всей античности было бы неполным: историк и писатель Плутарх, историк философии Диоген Лаэртский, автор гламурного романа Лонг, сатирик Лукиан Самосатский, медики Клавдий Гален и Соран Эфесский, сирийский автор приключенческих романов Ямлих, философ Эпиктет, юрист Юлиан Сальвий, римские историки Тацит и Светоний, писатель Апулей, астроном Клавдий Птолемей, историк Арриан, архитектор Аполодор Дамасский, римский писатель Авл Геллий, энциклопедист Элиан. Многие современные ученые склонны негативно оценивать этот период в истории античной культуры: «В нем присутствовало много перепевов старого, преобладали моменты архаистические и формалистические. В литературном языке происходит возврат от эллинистических форм к классическим («аттицизм»), что приводит к окончательному разрыву между литературным и народным языком. Ораторское красноречие, лишенное в условиях империи всякого политического содержания, вырождается в безыдейную подражательную риторику» (Ковалев С.И. История Древнего Рима. М.,1986, с 598). Однако, упомянутые писатели и ученые не только составляли энциклопедии и справочники, подводя своего рода «итог» античности, но и продолжали развивать ее эстетику и этос, отнюдь не считая, что живут в лоне гибнущей цивилизации. «Массовая культура», закономерности которой обязаны были учитывать авторы эпохи греческого возрождения (Культура Древнего Рима. Ч 2. М.,1985, с 81), отнюдь не равноценна кризисному состоянию. А если бы античная цивилизация действительно находилась к 1 году н.э. в состоянии фатального кризиса, христианизация Рима шла бы гораздо более быстрыми темпами, и никакого греческого – в основе своей «языческого» возрождения не было бы. При этом нельзя даже представить Плутарха, Диогена Лаэртского или Лукиана христианами – они мыслили почти исключительно в рамках традиционного античного мировоззрения (не смотря на всю связность христианства и античности). Если попытаться каким-либо образом сопоставить христианство и греческое возрождение, то получится, что та школа патристики, которой так гордятся христиане, и которая связана с именами монтаниста Тертуллиана, Иринея Лионского, Иустина, Оригена, Киприана Карфагенского, докетиста Татиана, Климента Александрийского (все эти деятели жили во II – начале III веков), вполне синхронна греческому возрождению, составляя лишь один из его потоков (не самый крупный). Среди нехристианских авторов эпохи греческого возрождения были не менее талантливые религиозные агитаторы, чем перечисленные христианские богословы. Апулей (по происхождению нумидиец) – автор известного и очень популярного (в наше время сказали бы «бестселлера») романа «Метаморфозы» «Золотой осел», в котором дается широкая картина жизни и нравов греко-римского общества II века н.э., рассматриваемых с позиций морализаторства, был философом-платоником и сторонником культа Исиды и Осириса (став в конце концов верховным жрецом этой конфессии в Карфагене). В культе умирающего и воскресающего Осириса и проявляющую по отношению к нему жертвенность и героизм Исиды Апулей видел высшее выражение добра и истины. Впоследствии Августин Блаженный приходил в ужас от осознания колоссального влияния Апулея на современников и потомков (Августин. О граде Божием. XVIII, 18), но при этом очень гордился своим великим земляком (Там же. VIII, 12). Можно даже с уверенностью говорить, что если бы не случилось греческого возрождения, сама христианская интеллектуальная культура была бы в разы беднее и невыразительнее. Хотя Тертуллиан (как и многие другие христианские авторы) выражал крайнее презрение к античности и в частности к Риму, нельзя не признать, что Римская империя стала идеальной средой для вызревания христианства и превращения его в мировую религию. Даже если бы христианство появилось в мире без Рима, оно заблудилось бы среди множества непрочных эллинистических государств Ближнего Востока, оказалось бы втянуто в их междоусобные войны, связав себя с именем какого-нибудь покровителя – мелкого царька эллинистического княжества с арабской династией (подобно царям Адиабены, перешедшим в I веке н.э. в иудаизм), и в лучшем случае могло стать этнической религией какого-нибудь этноса – например, армян. В Риме же христиане смогли распространиться до самых крайних пределов Евразии на запад, и в крупных городских центрах которого христианство прошло эволюцию от мелкой секты чудаков и фанатиков до интеллектуальной среды новой цивилизации. Христианские филиппики в адрес римских императоров (совпадающие во многом с антиимператорской риторикой Тацита и Лукана) не стоит воспринимать как принципиальную позицию. Римское общество хорошо знало, что реальные римские цезари – самодуры, пьяницы и развратники, но это ничуть не мешало существовать цивитеистическому культу римского императора как идеального правителя (Лосев А.Ф. Эллинистически-Римская эстетика. М.,2002, с 65-70) (тем более что самые отвратительные самодурства римских императоров затрагивали лишь небольшой круг людей, к ним приближенных, а вся остальная 50-ти и 100-миллионная империя жила полнокровной жизнью). Обожествление Августа обуславливалось ролью его личностью. При Веспасиане (68-79) императорский культ был унифицирован, объявлен всеобщим и обязательным. Теперь уже обожествляется не отдельный император, а императорская власть как таковая. Следует отличать культ греческих эллинистических царей, которых почитали как спасителей и благодетелей, от культа римских императоров, которые воспринимались как харизматические лидеры. При жизни императора почитался его Гений, и лишь после смерти римские императоры в прямом смысле слова обожествлялись (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 172). Когда христианство стало официальной религией, христиане ничуть не отвергли культ «божественного императора», возведя императора Константина, сделавшего христианство государственной религией, в ранг апостолов, (кроме некоторых маргинальных сект, христианство нельзя считать республиканским движением, оно не стремилось к свержению монархии, а лишь к замене императора «языческого» на императора христианского). Но в какой мере «язычники» действительно считали Августа богом? На этот вопрос вряд ли можно дать однозначный ответ, так как и сами современники Августа, вероятно, ответили бы на него по-разному. Видимо, следует выяснить, чем вообще был императорский культ не только при Августе, но и при его преемниках. Существовала разница между настоящими богами и обожествленными монархами, к которым не обращались ни с молитвами, ни с обетами. Последние в первые два века империи были не dii, a divi (разница между этими понятиями не всегда была четкой, но, в общем, считалось, что dii были исконными богами, divi — обожествленными людьми. Богами в то время объявляли себя лишь некоторые императоры, которых считали «тиранами» и которые не удостаивались апофеоза. В римской традиции считалось неприличным называть себя богом, можно было именоваться лишь орудием, помощником богов (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 173). Но, как это встречается еще у Плавта, хотя и окарикатуренно, человек мог называть богом того, от кого ожидал или получил большую услугу, а кампанцы за оказанную помощь обещали считать римлян «предками, основателями и богами». Плиний Старший писал, что «бог — это помощь человека человеку», ибо она открывает путь к вечной славе, и древнейший обычай требует воздавать благодарность благодетелю и возводить его в число богов (Плиний. Естественная история. II, 5). Еще Цицерон говорил, что ничто так не приближает человека к богам, как дарование людям благополучия — salutem (Цицерон. Речь в защиту Квинта Лигария. 12). Симмах ссылался на пословицу: «Человек человеку бог, если знает свой долг». Августа, избавившего империю от вековых гражданских войн, провозгласившего своим лозунгом мир и процветание, люди действительно могли считать благодетелем (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 176). Культ Августа имел широкую популярность, и на востоке империи инициаторами его введения часто выступала провинциальная общественность, в то время как на западе культ распространялся усилиями правительства. При этом не стоит забывать, что попытки отдельных императоров и императриц объявить себя богами или богинями потерпели неудачу (Штаерман Е.М. Социальные основы религии Древнего Рима. М.,1987, с 172). Т.е. мы сталкиваемся с обожествлением, в чем-то подобным обожествлению выдающихся личностей в конфуцианстве, которое именно в эту эпоху было официальной идеологией династий Старшая Хань и Младшая Хань (и таким образом, римляне и китайцы, встречаясь – есть сведения о римском посольстве времен императора Марка Антония в Китае – имели определенное взаимопонимание в области государственной идеологии). В целом же римское мироощущение в первые века нашей эры было светским, почти в современном смысле этого слова. Римский стоик I века н.э. Марк Манилий в поэме об астрологии восхваляет силу человеческого интеллекта как искру интеллекта божественного. Совершенствуя свой разум, человек вышел из дикого состояния, изобрел искусства и науки, открыл тайны природы, стал подобен богам; он обращает к звездам свои звездные глаза, он подвергает исследованию самого Юпитера; ум и силы человека безграничны (Манилий Марк. Астрономия. I, 30-110; II, 108-115; IV, 886-932). Заметим, что в этом гуманистическо-атеистическом по сути панегирике человеку боги сохраняют свое присутствие, но лишь в качестве сил природы. Другие римские авторы более умеренны в своих комплиментах человеку, а божества выступают как символы римских традиций и санкционирующего авторитета. Задолго до Вольтера Овидий заметил, что боги должны существовать, а раз так, то мы считаем их существующими и достойными жертвоприношений (Овидий. Искусство любви. I 640). Однако, боги для римлян никогда не были всемогущими существами. Плиний Старший пишет, что в богов следует верить, но при этом следует знать, что и они не всемогущи и не могут сделать бывшее небывшим или чтобы 10 и 10 не составили 20 (Плиний Старший. Естественная история. II 3). Традиционное обвинение со стороны христианства нехристианского мироощущения в «пустоте» и бессмысленности по сравнению с христианским не может считаться онтологическим, а является исключительно полемическим (допускаемое с целью любой ценой опорочить оппонента). Вот что пишет современный «язычник» Ален де Бенуа о «языческом» смысле истории, принципиально отличном от религиозного ее видения: «Мы сразу же отвергаем иудео-христианскую проблематику, которая делает из прошлого определённо пройденную точку на прямой, неизбежно ведущей человечество из райского сада в мессианские времена. Мы не верим в смысл истории. Для нас прошлое является измерением, перспективой, которой наделена современность. События являются «прошлыми» только постольку, поскольку они вписываются в настоящее. Перспектива, открывающаяся в результате нового представления нами самим себе этих событий, «преображает» наше настоящее точно так же, как смысл, который мы им придаём, заново представляя их себе, содействует их собственному преображению. Таким образом, «прошлое» неизбежно обладает такой чертой человеческого сознания, как временность, которая не является ни измеримым «количеством времени», о котором говорит разговорный язык (временность, наоборот, является качественной чертой), ни длительностью, о которой говорит Бергсон и которая принадлежит нечеловеческой природе, в то время как временность принадлежит только человеку. Согласно Хайдеггеру, жизнь как «забота» (Sorge) протяженна из самой себя; она не заполняет собой никакую заранее установленную временную рамку. Человек – всего лишь набросок. Само его сознание есть набросок. Существовать – значит ex-sisterе, набрасывать самого себя. Именно эту особую подвижность протяжённости Хайдеггер именует «событием» (Geschehen) человеческого существования – событием, которое знаменует «структуру, свойственную только человеческому существованию, которая, будучи реальностью трансценденции и откровения, делает возможной историчность мира». Историчность человека основывается на том, что для него «прошлое», «настоящее» и «будущее» связаны в современности, представляя собой три измерения, которые взаимно оплодотворяют и преобразуют друг друга. В этой перспективе упрек – типично иудео-христианский – в «пассеизме» совершенно лишён смысла» (де Бенуа А. Как можно быть язычником? М.,2004). Подобно тому, как Лосев черпает в мифологическом сознании аргументы против антихристианских идеологий, де Бенуа находит в мифологическом мироощущении тот смысл окружающего мира, которого начисто лишено религиозное сознание, испуганное «неконтролируемостью» мира в отношении монотеистического бога, что именуется в религиозной терминологии «греховностью» мира. Этот испуг религиозного сознания по отношению к реальности усугубляется также тем, что после 1 года н.э. все религии приходят в греко-римский мир с востока, извне, и адепты этих новых религий болезненно реагируют на явное несоответствие этоса новой религии, формировавшегося в совершенно иной культурной среде, и этоса окружающего мира: так апостол Павел был глубоко возмущен множеством статуй богов в Афинах – в его голове не укладывалось, как может бог вообще допускать существования подобной реальности! Но не следует при этом преувеличивать удельный вес новых религий в жизни греко-римского общества I-II веков. Зачастую к ним относились лишь как к экзотике, забавной и увлекательной, либо чуждой и зловредной, но не более. Образ жизни среднестатистического подданного Римской империи между 1 и 200 годами н.э. изменился гораздо меньше, чем думают христианские богословы. Хотя римско-греческая цивилизация I-II веков и была разбавлена влияниями восточными культур (христианской в т.ч.), трудно говорить о ее кризисе и разложении. Совсем другая картина складывается в следующем – III веке, когда в Риме происходит системный (как назвали бы это современные эксперты) кризис, и империя, а с ней все общество, едва не гибнет. Античная цивилизация подходила к своему концу, но этот конец обуславливался не какой-то особой «греховностью», присущей римскому миру как антагонисту нарождающегося христианства, а естественным ходом событий, поскольку вечных цивилизаций не бывает, и все они подвержены круговороту зарождений – развития – умирания. Православная Византия не смогла прожить дольше, чем «языческий» Рим, современный Запад тоже не вечен. Христианские историки-фундаменталисты, отвергающие концепцию круговорота истории, объясняют гибель Рима, как и Византии их «греховностью» - т.е. несоответствием требованиям сакрального мира.

Распространенное мнение о том, что христианство происходит напрямую от иудаизма, который является «материнской религией» по отношению к христианству, не соответствует действительности. Сформировалось это мнение в I веке н.э., в ходе начавшейся и продолжающейся до настоящего времени иудейско-христианской полемики, которой не видно никакого конца по причине того, что христиане упорно желают видеть в иудаизме (разумеется, не в современном гностическом иудаизме, а в монотеистическом иудаизме периода второго храма) предисловие к христианству, а иудеи воспринимают христианство как примитивизированный и искаженный иудаизм, но в принципе, не возражают против самой возможности влияния иудаизма на формирование нееврейских религий (и если бы в наше время зороастризм или митраизм были многочисленными конфессиями, мы видели бы совершенно аналогичную полемику, в которой, к примеру, зороастрийцы доказывали иудаистам, что иудаизм – подражание учению Заратуштры, а иудаисты – что наоборот, Заратуштра был учеником Моисея). Такова неизбежная закономерность всех монотеистических религий – претендовать на богов друг друга (в силу единственности монотеистических богов, иначе картина мира будет страдать некоторой шизофренией). Точка зрения, заключающаяся в том, что монотеистические религии до нашей эры ограничивались исключительно иудаизмом (это положение категорически отстаивают все христианские фундаменталисты), как было показано выше, также ошибочна. Зороастризм и митраизм – столь же монотеистические религии (хотя христианские богословы преувеличивают роль сил зла в этих религиях, именуя их дуалистическими, что не вполне верно: дуализм, как принципиальная трагическая расколость духовного и материального миров, характерен в большей степени для гностиков первых веков н.э., а борьба бога с сатаной как мифологема и идеологема характерна для христианства не в меньшей степени, чем для зороастризма). Представление о едином боге характерно практически для всей античной идеалистической философии, начиная с Платона, а интенсивная синкретизация культов различных богов в эллинистическую эпоху создавала почву для появления народных низовых монотеистических религий, в которых божество имеет несколько ипостасей (лиц) и может локализироваться в пространстве, хотя от этого не становится территориально ограниченным. Следовательно, одна из главных черт христианства – монотеизм не может считаться иудаистической монополией. Опровержение распространенного мнения о тождестве христианского и еврейского бога элементарно просто. Предоставим слово обеим религиям. Иудаисты утверждают, что их бог – Яхве (или Иегова) – единый бог, совершенный, предвечный, создавший тварный мир и человека, но несоединимый с тварным миром, ведущий диалог с человеком, неизменный и непостижимый, но давший человеку законы, в соблюдении которых и состоит смысл жизни человека (хотя существует множество иудаистических течений, школ и сект, все они так или иначе сходятся на вышеперечисленных представлениях о боге). Христиане утверждают, что их бог – единый, но при этом троичный – то есть имеющий три ипостаси (лица), существовавшие предвечно, совершенный, создавший тварный мир и человека, но в виду греховности мира и человека в нем, соединившийся с тварным миром через боговоплощение в одной из своих ипостасей, отменивший ветхий завет и заключивший новый завет с человеком, а в своей земной жизни распятый и страдавший, но искупивший человеческие грехи и грехи всего тварного мира, и смысл жизни человека заключается в принятии данного искупления. Хотя ряд представлений иудаизма и христианства совпадают (впрочем, представление о предвечном и совершенном боге характерно для всех монотеистических религий, включая митраизм и зороастризм), остается колоссальное различие: прежде всего, в природе бога – он у христиан одновременно един и троичен, диалектически противоречив, но имеющий единую природу, а также в роли бога, исполненной одной из его ипостасей – Иисусом Христом, который вочеловечился и стал богочеловеком. Здесь самое принципиальное (причем никак непримиримое и неустранимое) несоответствие иудаистических и христианских верований. Иудаизм, решительно спрятавший бога в сакральный мир (во избежание его уничтожения враждебными силами, как это случилось в конце периода первого храма) и уничтоживший (хотя и не до конца) любые представления о возможной антропоморфности Яхве, никак не может в принципе, а не по простому нежеланию, признать саму возможность боговоплощения и всех последующих сакральных событий, имеющих целью искупление богом греховности мира и человека, не нарушая при этом своей внутренней логики. Троичность единого божества, согласно иудаизму, это либо нарушение всякой логики – т.е. глупость, либо политеизм. Мир, в иудаистическом представлении, также не нуждается в искуплении его смертью бога, поскольку бог давным-давно даровал ему свой закон, и лишь его соблюдение может «спасти» человека. К этому следует добавить ряд мелких отличий: например, хотя еврейский бог любит всех людей, всякий раз получается, что евреев он любит больше, чем неевреев, а христианский бог очень непостоянен в своих этнических предпочтениях и более других любит народы христианские, хотя и не забывает совершенно народы нехристианские. Из всех языков, если судить по сцене Валтасарова пира в Книге Пророка Даниила, еврейский бог знает только иврит, и поэтому понимать его знамения могут только люди, говорящие и читающие на иврите. В отличие от него христианский бог – полиглот и никогда не ограничивал себя ни языковыми, ни этническими рамками. Получается, что Бог-Отец христианства и Яхве иудаизма – разные боги. Невозможность логического перехода от иудаистических верований к христианским характерна не только для современного гностического иудаизма, но и для монотеистического иудаизма периода второго храма (V века до н.э. – I века н. э.) Образно говоря, развилка между христианской и иудаистической линиями развития произошла не в I веке н. э., как думают христианские историки и богословы, а в тот момент, когда Эзра составил ветхий завет (иудаисты, естественно, не считают его ветхим, для них он самый что ни на есть новый и актуальный). Если в эпоху западносемитских политеистических верований антропоморфный Яхве, имевший двух жен и живший на горе Синай (или Хорив), мог, в принципе, синкретизироваться с каким-либо умирающим и воскресающим богом и стать его отеческой ипостасью, то после V века до н.э. иудаистический бог становится идеей, хотя и продолжает оставаться личностью. По иронии судьбы, как только еврейский бог стал единым богом, он тут же утерял способность стать богом христианским. Слишком велик временной разрыв между появлением монотеистического иудаизма и христианства. В этом кроется причина отрицания иудаистами христианства, невозможности перехода из иудаизма в христианство без полного отказа от своих прежних убеждений (логически перейти из иудаизма в христианство столь же невозможно, как и логически перейти из буддизма в христианство – слишком разные это религии, относящиеся к разным классам верований). К тому же, поскольку иудаизм во всех своих проявлениях после V века н.э. (от талмудизма до кабалистики) является гностицизмом, христианизация евреев как нации (без их ассимиляции) невозможна. Гностические секты исторически либо гибли, либо сохранялись в качестве самоизолированных реликтов на периферии цивилизации. Мнение о чуждости христианства и иудаизма обычно приписывается Маркиону и маркионитам в целом – христианскому течению (православные и католики именовали его сектой, граничащей с гностицизмом), достаточно многочисленному во II-V веках, однако аналогичного мнения придерживался известный богослов Климент Александрийский (150-215), который утверждал, что сам христианский бог даровал философию эллинам как инструмент богопознания. Для эллинов философия была альтернативой моисееву закону и пророческому вдохновению древних иудеев. Пророчества и философствование неравнозначны, хотя взаимно дополняют друг друга: они подготавливают душу к истине, к познанию логоса. Иными словами, философия необходима как интеллектуальная ограда божественного откровения. Климент подвергает решительной критике взгляды тех, кто полагает, будто философия — это пустое мирское мудрствование, от которой одни ереси и смятения в душах. Эллины без всякого откровения пришли к осознанию бытия единого бога — первопричины и предела Вселенной, ибо бог, согласно Клименту Александрийскому, это единый источник любого знания, которое нельзя делить на «языческое» и «иудейское». Таким образом, Климент если не непосредственно выводит христианство из греческой философии, то точно считает ветхий завет совершенно ненужным христианину. Вообще тот факт, что христианское богословие в конечном счете использовало античную философию и базировалось на ней, однозначно свидетельствует против распространенного как в христианской, так и в антихристианской полемике тезиса о принципиальном противостоянии христианства и античной цивилизации, и в этом смысле сама постановка «неистовым мужем» – фанатиком Тертуллианом тезиса: «Что может быть общего у Иерусалима с Афинами?» неверна.

Среди библеистов бытует мнение, что христианство могло развиться из какой-нибудь иудаистической секты (более того, антихристиански настроенные историки и религиоведы зачастую приходят к выводу, что если бы христианство не смогло развиться в мировую религию, оно существовало бы до наших дней в качестве небольшой иудейской секты). Однако, все кандидаты на роль иудаистической секты I века до н.э. – I века н.э., из которой могло зародиться христианство, не удовлетворяют вышеперечисленным требованиям: а именно, ни одна из них не имеет в своем вероучении даже намек на боговоплощение, искупление богом грехов мира и смерть за них, а также боговоскресение, не говоря уже о ипостасности бога или о его интернационалистических убеждениях. Чтобы наглядно продемонстрировать это, необходимо рассмотреть пять основных течений иудаизма около 1 года н.э. – фарисеев, саддукеев, ессеев, эллинистов и зелотов. Фарисеи – наиболее известная из этих течений группировка, которая, к тому, же дала впоследствии начало талмудическому иудаизму, и, таким образом, почти весь современный иудаизм можно считать фарисейским. Название «фарисеи» возникло в начале II века до н.э. Слово «фарисеи» происходит от глагола «отделяться», «обособляться», и означает «отделившиеся». Изначально это было презрительное прозвище (в смысле «отступники», «еретики»), данное им их противниками саддукеями, но впоследствии оно приобрело уважительный оттенок. Фарисейское движение сформировалось в борьбе против контролировавших храмовый ритуал саддукеев. Возникновение в этот период синагогальной литургии было выражением стремления фарисеев подорвать религиозную монополию саддукеев: религиозный ритуал и молитва, которые были частью храмового культа, стали отправлять в домах, а ученые богословы, не принадлежавшие к священническому сословию, начали играть важную роль в религиозной жизни евреев. В вопросах внутренней политики они всегда стояли на стороне простонародья против посягательств господствующего класса; поэтому широкие массы доверяли им и стремились следовать во всем их учению. Из уважения к древним традициям они признали обязательность всех постановлений законоучителей и всех народных обычаев, совокупность которых получило название «устного закона», в противоположность писанному закону – Торе, хотя, естественно, не отрицали Тору. Как партия с определенными политическими убеждениями, фарисеи впервые выступают на историческую арену при иудейском царе и первосвященнике Иоанне Гиркане (134-104 гг. до н.э.) В это время секта имела резкую политическую окраску. О первом столкновении фарисеев с домом Маккавеев Иосиф Флавий и Талмуд единогласно рассказывают следующее. Однажды Иоанн пригласил к себе на пир выдающихся фарисеев, о которых один из саддукеев говорил ему, что они настроены против него, и, оказав им большие почести, старался вызвать их на откровенность. Все рассыпались в восторженных похвалах ему, но один из них сказал Гиркану: если ты действительно хочешь быть праведным, откажись от диадемы первосвященника и удовольствуйся царской короной. Причиной к этому послужили слухи о незаконнорожденности Гиркана. Возмущённый первосвященник тут же предал оскорбителя суду его товарищей. Те присудили его к ударам плетью и к заточению. Это наказание Гиркан счел слишком мягким, что привело к полному разрыву власти с фарисеями. По воззрению фарисеев, сан первосвященника и царская власть не могли и не должны были соединяться в одном лице. Оппозиция фарисеев Маккавеям перешла в открытое народное восстание при Александре Яннае (103-76 гг. до н.э.) Междоусобная война, длившаяся 6 лет, стоила жизни 50 тысячам приверженцам фарисейства; оставшиеся в живых массово эмигрировали в соседние страны. При Ироде (37-4 гг. до н. э.) политическая роль фарисеев сошла на нет, и они сосредоточили всю свою деятельность на исследовании Торы. Незадолго до нашей эры фарисеи разделились на два лагеря, хотя не враждебных, но значительно отличавшихся друг от друга по своим воззрениям: школу Гиллеля и школу Шамая. Строгие шамаиты крепче держались буквы закона и не допускали такой свободы толкования, которую допускали гиллелиты. Последние восторжествовали, и их мнения были приняты народными массами как религиозные нормы. Миролюбивые последователи Гиллеля призывали к миру с Римом во что бы то ни стало, в то время как последователи Шамая образовали партию зелотов (ревнителей), которые стали душою восстания против римлян в 66-70 гг. н. э. В это время фарисею раби Йоханану бен Закаю удалось создать духовный центр в виде иудаистической академии в парфянской Явне, где был впоследствии создан талмудический иудаизм. В центре спора между фарисеями и саддукеями стоял устный закон еврейского бога. Теологические разногласия между школами были связаны с проблемой свободы выбора. В отличие от ессеев, веривших в абсолютное божественное предопределение, и саддукеев, полностью отрицавших предопределение и веривших, что человек обладает свободой выбора между добром и злом, фарисеи считали, что все предначертано богом, однако добродетель и порок — во власти человека, поскольку предначертание помогает ему во всяком деле. Бог любит свои создания и требует от человека исполнять данный ему закон. Бог вложил в человека два противоположных импульса — благой и дурной — и, заповедав ему творить добро, дал Тору как руководство в жизни. Согласно фарисейской доктрине, Тора, которую бог дал Моисею, согласно ветхому завету, включала как письменный, так и устный закон: божественные откровения, зафиксированные в Пятикнижии, дополненные и разъясненные пророками и устной традицией, следует истолковывать в соответствии с экзегетическими нормами законоучителей каждого поколения. Таким образом, законы Торы следует понимать в соответствии с толкованием законоучителей, которых Яхве наделил разумом для того, чтобы они интерпретировали эти законы. В противоположность саддукеям, фарисеи верили в бессмертие души, посмертное воздаяние и в воскресение из мертвых перед наступлением «Царства Божия». В центре мировоззрения фарисеев стояло убеждение, что религиозная вера — центр человеческого бытия и что образ жизни человека должен определяться законами Торы. Саддукеи как школа, никаких письменных памятников после себя не оставили; тем не менее некоторые сведения о них сохранились, благодаря тем фрагментарным сообщениям, которые имеются о саддукеях у Иосифа Флавия и в Талмуде. Основателем школы считался некий Саддок, который интерпретировал слова своего учителя – Антигона Сохоского: не будьте как рабы, служащие своему господину в расчёте получить за то вознаграждение, а будьте как рабы, служащие своему господину из любви без всяких расчётов на вознаграждение, в том смысле, что никакое вознаграждение не ожидает человека за гробом и что, следовательно, человеку следует заботиться лишь о своем земном благополучии, как это и делали саддукеи, которые отличались своим богатством и роскошным образом жизни. Следовательно, саддукеи представляли высшие классы иудейского общества, но не стоит считать фарисеев и саддукеев неким аналогом римских партий популяров и оптиматов – отличие фарисеев и саддукеев лежало в большей степени в области религии, чем политики. Группируясь вокруг династии Хасмонеев в качестве их военачальников и советников, саддукеи сумели сосредоточить в своих руках военную и административную власть в стране, редко уступая фарисеям, как это было, например, во время 9 летнего царствования Саломеи Александры, когда судьбами Иудеи неограниченно распоряжался брат царицы – фарисей Симон бен Шетах. В силу своего официального положения, саддукеи не могли не сталкиваться с иноземными влияниями и были, поэтому, в значительной степени эллинизированы, но эта эллинизация ограничивалась бытом и не распространялась на их религиозную доктрину. Саддукеи, в противоположность фарисеям, признавали только писанный закон Моисея (Иосиф Флавий. Иудейские Древности. XIII, 10, 6; XVIII, 1, 4), отвергая все народные обычаи, накопившиеся в течение столетий, и все постановления позднейших законоучителей, целью которых было изолирование евреев и ограждение их от иноземного влияния. По вопросам религиозной догматики источники указывают следующие три особенности саддукейского миросозерцания: признание абсолютной свободной воли человека, отрицание бессмертия души и воскресения мертвых и, наконец, отрицание ангелов и духов. В противоположность ессеям, ставившим поступки людей в полную зависимость от предопределения, а также фарисеям, предоставлявшим лишь ограниченную роль свободной воде человека, саддукеи утверждали, что Яхве не имеет никакого влияния на человеческие деяния — ни на злые, ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека; каждый по собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. После разрушения второго храма саддукейское течение становится маловлиятельным, но существует где-то на периферии еврейских общин, лишь в VIII веке оно возродилось, образовав секту караимов, учение которых составляет своеобразную амальгаму из саддукейства и фарисейства. Если евангелия подробно рассказывают о постоянных стычках Иисуса Христа с саддукеями и особенно фарисеями, которых он постоянно ставит в дурацкое положение своими софизмами, то о ессеях в христианских источниках не упоминается вообще. Из этого некоторые библеисты делают вывод о тождестве первых христиан с ессеями Кумранской общины. Сведения о них содержатся в трудах Филона Александрийского (именовавшего их терапевтами), Иосифа Флавия и римского натуралиста Плиния Старшего. Вступающий в члены Кумранской общины должен был под страшной клятвой дать обет: чтить еврейского бога, быть справедливым ко всем, никому не вредить, быть врагом неправды, сохранять верность властям, достигнув власти, не превозноситься, не отличать себя от других особой одеждой и украшениями, обличать ложь и любить истину, ничего не утаивать от сочленов и о них ничего посторонним не сообщать, воздерживаться от незаконной прибыли, догматов ессейского учения никому не передавать, не употреблять клятвы. Ессеи не приносили кровавых жертв, т.е. их жертвоприношение было независимым по отношению к Иерусалимскому храму (впрочем, и фарисеи в синагогах в ту эпоху отказываются от жертвоприношений), отвергали военную службу, во всем помогали друг другу, не признавали частной собственности и воздерживались от интимных отношений (за исключением специальных зачатий детей). Община разделялась на четыре степени (не считая степени испытуемых), по времени вступления, причем одна степень отделялась от другой так строго, что высшие через соприкосновение с низшими становились нечистыми. Ессеям, особенно глубоко изучившим ветхий завет и приготовленным особыми аскетическими очищениями, приписывали дар предсказывать будущее. Ессеи учили, что душа человека состоит из тончайшего эфира и заключена в тело, как в темницу (вследствие своего падения), из которой после смерти человека улетает на небо; для праведной души место вечной жизни — в блаженных полях по ту сторону океана; злые души вечно мучаются в холоде и мраке. Ессеи верили в предопределение. Часть ессеев переселилась в Египет и поселилась у Александрии (Филон Александрийский описывает их под именем терапевтов). Терапевты молились дважды в день — на заре и на закате, проводя все остальное время в духовных упражнениях. Они читали священные книги, стремясь почерпнуть из них знание и мудрость путем аллегорического истолкования текста, поскольку они верили, что слова этих книг служат символами скрытого смысла. Члены секты жили в отдельных домах; в каждом доме была комната или святилище, предназначенное для духовных занятий и молитвы, а также для прохождения посвящения в таинства святой жизни. Принятие пищи разрешалось только в ночные часы. Терапевты воздерживались от вина, потому что оно затемняет разум, не ели мяса, так как эта пища вызывает в человеке животные страсти. В их святилище находились книги ветхого завета, а также предметы и вещи, предназначенные для углубления знания и благочестия. Наряду с ветхим заветом у терапевтов были составленные основателями секты книги, посвященные аллегорическому толкованию Торы. Шесть дней в неделю терапевты жили отдельно друг от друга и искали мудрости в уединении, не выходя из своих домов. В субботу мужчины и женщины собирались в общем святилище, разделенном на мужскую и женскую часть. Там они слушали проповедь старейшего и наиболее сведущего в учении члена секты, затем участвовали в совместной трапезе, которая состояла из родниковой воды, простого хлеба с солью, иногда с иссопом. Согласно Филону, терапевты почитали число 7 и его квадрат (49), однако наиболее священным у них считалось число 50. Соответственно, каждый пятидесятый день (что сопоставимо с т.н. юбилейными годами, посредством которых считается время в иудаистическом апокрифе Книга Юбилеев) отмечался особым торжественным собранием членов секты, а предшествующая ночь — всенощным праздничным бдением. Перед нами типичная замкнутая секта, и Иосиф Флавий был совершенно прав, сравнивая ессеев с античными пифагорейцами, отдельные общины которых еще сохранялись в I веке н.э. По мнению библеиста Деллингера, в основе ессейства лежат скорее греческие, пифагорейские идеи, чем собственно иудаистические. Однако, не смотря на ряд внешних сходств образа жизни и обрядов ессеев и первых христиан (какими их описывает новозаветная литература), в их учении также невозможно обнаружить какие-либо вероучительные сходства. Ессеи аналогично с саддукеями и фарисеями не верили ни в боговоплощение, ни в искупление лично богом человеческих грехов. Находки в 1947-1956 годах т.н. «кумранских рукописей» близ Мертвого моря и их изучение не разрешили проблему соотношения ессеев и христиан. Ессеи всецело находились в рамках иудаизма, а их аскетические практики не имеют прямого отношения к первым христианам. Во-первых, подобные аскетические практики на рубеже эр получают заметное распространение по всему Ближнему Востоку, а у буддистов и джайнов существовали гораздо ранее, и если строгий монастырский устав (которого в раннехристианских общинах, надо заметить, не было, во всяком случае, новозаветные тексты не описывают первых христиан как замкнутую общину наподобие ессеев или терапевтов) является признаком «предхристианства», то следует считать предшественниками христиан буддистов или джайнов. В христианстве монашество складывается гораздо позднее и в иных условиях. Поскольку один из апостолов именуется Симоном Зилотом (прозвище, на греческом языке звучащее как «Зилот», эквивалентно ивритскому слову «кананит» - т.е. «ревнитель»), другие библеисты связывали христианство с этим течением иудаизма, и получалось, что первохристиане (либо одна из христианских групп) вначале подняли восстание против римского владычества, а затем, после его неудачи, их борьба против Рима приняла более мирные формы (аналогичную эволюцию проделал относительно недавно бехаизм – современное гностическое учение, в середине XIX века бывшее революционной сектой крайнего шиизма – бабизмом, возглавившим в 1850 восстание в Иране). Эта точка зрения также не имеет оснований, поскольку зелоты не были первохристианами. Зелоты возникли еще во II веке до н.э. и к середине I века до н. э. оформились в политическую партию для борьбы с Иродом Великим. Основной целью зелотов было уничтожение эллинистического влияния и свержение римского владычества. С фасада Иерусалимского храма, отреставрированного Иродом, они сбили золотого орла как побуждающего к «идолопоклонству» и намекающего на римское владычество. В этом смысле зелотов следует считать не столько религиозной сектой, сколько религиозно-политической группировкой, примыкающей к фарисеям. Зелоты стали главной движущей силой еврейского восстания 66-70 годов, а также следующих восстаний – 115-118 и 130-135 годов. Восстания отличались жестокостью: религиозные боевики не щадили ни евреев-вероотступников (в число которых ими включались эллинисты, саддукеи и даже часть фарисеев), ни тем более «язычников», которых зелоты несомненно считали «недочеловеками». Они, поднимая восстания против гигантской Римской империи, были уверены, что еврейский бог поможет им, что он сокрушит Рим, что римские легионы будут также уничтожены, как и войско фараона в легенде об исходе Моисея. Однако, еврейский бог в очередной раз оказался бессилен против римских орлов. Образ мысли апокалиптиков (а зелоты были подвержены этому образу мысли в наибольшей степени) не признает ни реального соотношения сил, ни понятий добра и зла, независимых от бога, и если уничтожение людей происходит «во имя бога», ни один апокалиптик не только не станет считать это злом, но даже постарается по мере сил споспешествовать своему богу в уничтожении «неверных». Такова логика религиозного мировоззрения в силу разделения им мира на сакральный и профанный. Религиозная война «за веру» представляется войной сакрального мира против мира профанного до полного уничтожения последнего. И профанный мир не может быть добрым, поскольку он не истинен и, в определенном смысле, даже нереален. Причем, уничтожая «злых людей», религиозные боевики уверены в том, что совершают доброе дело, и в том, что их бог, несомненно, на их стороне. Цивилизованный мир, как во времена Рима, так и в наше время, не нашел никакого иного способа борьбы с религиозным фанатизмом, вышедшим на тропу войны, кроме поголовного физического уничтожения фанатиков. Однако, в мировоззрении зелотов мы опять не можем обнаружить ничего христианского. Они были типичными фарисеями, лишь провозгласившими определенные политические цели. Наконец, эллинисты были более философским, чем религиозным течением. Крайние эллинисты становились атеистами, по мере того, как в результате столкновения с античной культурой, они разуверились в наивных ветхозаветных сказаниях и догмах иудаизма, при этом, естественно, не принимая реальности античных мифов, столь же чуждых им, как и утерянные иудаистические верования. Умеренные эллинисты шли по пути Филона Александрийского, пытаясь каким-либо образом соединить традиционные иудаистические верования с античной философией, но уничтожая последние следы мифологии в иудаизме, превращая его в философию, умеренные эллинисты шли в прямо противоположном направлении, чем христианство, которое вновь актуализировало в античном мироощущении миф. Никаких мнений о возможности боговоплощения и искупления воплощенной ипостасью еврейского бога грехов мира и человека в сочинениях Филона Александрийского нет. Наоборот, бог окончательно отделяется от мира и становится философской категорией (хотя и сохраняет свой личный статус). Таким образом, ни консерваторы-фарисеи, ни либералы-саддукеи, ни тоталитарная секта ессеев, ни зелоты – национально-религиозные боевики, ни «светские» эллинисты не могут быть признаны той средой, в которой могло зародиться христианство, прежде всего потому, что основные идеи и представления христианства не могут быть обнаружены в их вероучениях, и даже невозможно обнаружить каких-либо переходных положений, которые могли бы впоследствии породить христианство. Кроме того, переходной формой между иудаизмом и христианством иногда считают общину Иоанна Крестителя. Это вполне историческая личность, упоминаемая у Иосифа Флавия (Иудейские древности. XVIII 5.2), чей рассказ вполне совпадает с евангельской версией причины казни Иоанна Крестителя. Впрочем, Иосиф Флавий совершенно ничего не упоминает о крещении Иоанном Иисуса Христа. В принципе, для Иосифа Флавия Иоанн Креститель – выдающийся праведник, но вполне правоверный иудей (иначе Иосиф Флавий упомянул бы о его «еретических», с т.з. правоверного иудаиста, воззрениях). Образ Иоанна Крестителя в христианстве, естественно, использован в целях доказательства божественности Иисуса Христа. Иоанн признает его воплощенным богом. Если бы такое признание произошло в действительности, это не могло не привлечь внимания Иосифа Флавия, либо Филона Александрийского, и мнение первого об Иоанне Крестителе было бы совсем иным. Он предстал бы «безумным еретиком», каким – с т.з. верующих иудеев – предстает Иисус Христос в евангелиях. Непризнание Иисуса Христа евреями (кроме отдельных личностей) в качестве бога и непризнание возможности боговоплощения в принципе, чего авторы евангелий не могут игнорировать, можно считать дополнительным аргументом в пользу тезиса о чуждости этих двух религий и невозможности вывести одну из них из другой. Если сравнить эту ситуацию с проблемой соотношения буддизма и ведизма-индуизма, то в Индии картина прямо противоположна: буддизм органически вырастает из ведических верований, в течение нескольких веков значительная, а временами – большая часть населения Индии является буддистами, и хотя в I тысячелетии н.э. индуизм вытесняет буддизм, сам индуизм воспринимает из буддизма многие представления и верования. Евреи (или их значимая часть) никогда не исповедовали христианство (даже в его еретических формах). Также в современном иудаизме невозможно обнаружить никаких существенных христианских влияний: и до появления христианства, и после него иудаизм развивался своим оригинальным путем. Претензии христианства на связь с другим религиозным течением и на «признание» со стороны последнего не уникально. К примеру, в даосских сказаниях Конфуций не просто младший современник Лао-цзы, но и его последователь, и если встать на эту т.з., получается, что конфуцианцы ложно излагают подлинное конфуцианство, которое сходно с даосизмом. Одна из гностических сект – мандеи, до нашего времени, существующая на юге Ирака, которая производит себя от учеников Иоанна Крестителя, в своих священных писаниях – Гинзе именует Иоанна Крестителя истинным пророком, а Иисуса Христа – лжепророком (Косидовский З. Библейские сказания. Сказания евангелистов. М.,1991, с 417).