А между тем, в воздухе уже явно ощущалось приближение Последнего Срока. С экранов кино, телевидения и со страниц прессы неостановимым потоком начала литься разнузданная порнография, тысячи киосков сутками торговали водкой и презервативами, на первое место повсюду вышли доллары, доллары, доллары...
Пройдет еще много лет, десятки, сотни, тысячи лет, даже десятки тысяч. Трудно сказать, будет ли через 10000 лет на Земле существовать православие, но даже если это будет последний православный, он, забившись в щель мировой истории, будет предрекать неминуемое приближение «последнего срока», а этот «последний срок» все не наступает и не наступает…
Здесь же — горели огоньки свечей, глаза излучали доброту и доверие, плыл по храму запах ладана, и тихо возносилось под купол песнопение.
Благослови, душе моя, Господа.
Благословен еси, Господи...
В числе других пела тогда на клиросе и Глашенька, и как-то постепенно они стали сначала кивать друг другу издали, а потом и познакомились. Это не было романом или чем-нибудь похожим на него. Просто Илье было хорошо рядом с этой тоненькой беззащитной девушкой, органически не умеющей не то, чтобы врать, а даже говорить на темы, не требующие работы души и участия сердца.
Странно все же… Тысячелетиями человечество жило естественной жизнью: рождались дети, умирали немощные и впавшие в маразм старики, пахали землю, строили города, воевали, убивали врагов, захватывали прекрасных пленниц, высекали из камня прекрасные статуи, веселились, жили. Ценилась сила, красота, ум, талантливость, отвага, серьезность, но и веселость, искренность, но и хитрость, таланты были достойны похвалы, хвастовство выдавало героя, мужчина был мужчиной, а женщина – женщиной. Но случилась беда: появились люди, которые не были ни красивы, ни сильны, не отличались и высоким интеллектом, а также привлекательностью. Они заявили, что все это неправильно, что не следует быть сильным, красивым, умным, веселым, воинственным. Что есть какой-то другой мир, который почему-то могущественнее этого и которым этот мир создан. И тот мир очень недолюбливает этот реальный мир, а поэтому в этом мире надо быть хилым, убогим, безобразным, одиноким, придурком, импотентом, и тогда тот мир будет помогать и благоволить к человеку. И хотя они не привели ни малейшего доказательства своей правоты, им почему-то поверили. Конечно не все, и не везде, и не всегда: жизнь большинства людей осталась такой, какой была. Но испугали сильно, и с тех пор жизнь каждого человека оказалась отравленной страхом. Он боялся быть сильным, умным, красивым, веселым, самодовольным, поскольку это могло вызвать месть того мира, поэтому приходилось действовать с оглядкой, а те, кто не отличался подозрительными достоинствами, считали себя вправе управлять всеми остальными. Но жизнь пробивалась сквозь могильные плиты религий, и вновь рождались дети, мальчики бегали за девочками, люди смеялись, любили друг друга, хвастались друг перед другом, работали, воевали. И жизнь продолжалась.
Пятилетнее превосходство Ильи в возрасте ставило его в положение старшего брата, и в этом качестве он иногда сопровождал ее после всенощной до общежития консерватории, в которой она тогда училась. Еще более ответственным за ее судьбу он чувствовал себя теперь, когда Глашеньку, тоже отказавшуюся поставить у себя на лбу сатанинскую метку, исключили из консерватории и выселили из общежития. К счастью, ей почти сразу же удалось устроиться дворником в один небольшой ЖЭК, и она теперь жила в маленькой полуподвальной квартирке, которую покидала только в самое раннее утро для того, чтобы подмести двор. Иногда, правда, во время неожиданного снегопада, приходилось выходить и расчищать дорожки и в светлое время суток, но это было зимой, и ее спасал от ненужных взглядов повязанный до самых бровей платок.
Существует мнение, что религиозный фундаментализм – это реакция традиционного сознания на модернизацию. Да, но эта реакция при всем ее антимодернизме все равно модернистская. И убивающая «живую религию» (о которой так любят говорить фундаменталисты). Потому что мало «жить как в прошлом», надо «жить в прошлом». Сам по себе фундаментализм (а православная интеллигенция – на всем просторе от Достоевского до Иоанна Кронштадтского – именно фундаменталистическое течение) – это тоже модернизм, причем модернизм, который в той же степени убивает традицию, как и полное ее отрицание. Дело не в том, что православные интеллигенты хотят, образно выражаясь, быть «святее папы римского», а в том, что их «модернистский фундаментализм» подобен контролю над дыханием. Когда человек дышит – он ведь не осмысливает каждый свой вздох, не контролирует его, дыхание естественно, а если начать контролировать, следить за каждым вздохом – это уже будет фундаментализм. Заменить естественный процесс искусственным. Покупать керосин в век электричества (и при этом гневно отвергать лучину – «язычество»). Но все равно в этом нет ничего, кроме желания «склеить» разбитую чашку и делать при этом вид, что на ней нет трещин, и очень обижаться, когда другие люди их замечают. В этом смысле фундаментализм в православии должен был быть связан именно с православной интеллигенцией, живущей (как и всякая другая интеллигенция) ненастоящим, сочиненным, книжным миром. К примеру, Домострой – речь идет не столько о памятнике литературы XVI века, сколько о понятии нарицательном. Религиозные фундаменталисты в борьбе с «половой распущенностью» заявляют, что в «былые времена» в женщине больше всего ценилось целомудрие. Но при этом они напрочь забывают (удивительная забывчивость, не правда ли?), что женщину любят вовсе не за то, что ее девственная плева не разорвана – это может быть прилагательным, но никогда не было существительным человеческих отношений. А для фундаменталистов в этом – все! (как для старообрядцев вся истина состояла в двуперстом крещении – вспоминается отличный эпизод сериала «Михайло Ломоносов»). И что в итоге? Создается «ходульный» образ прошлого, который ничего общего не имеет с реальностью, но зато полностью соответствует эстетическим ценностям фундаментализма: выходит, что наши пращуры (если посмотреть на проблему глазами фундаменталиста) сначала выясняли, не утеряла ли девушка невинности, а уж потом – только в случае сохранения – влюблялись в нее (и эту автоматизацию и механизацию человеческих отношений почему-то принимают за подлинную «старину»). Дело в том, что модернизация вполне может выражаться в примитивизации некоей данности с целью ее развития. А фундаментализм отрицает право на существование в прошлом (и в будущем) того, что ему не нравится в настоящем. Это типичный модернизм, «консервативный модернизм», в отличие от которого прогрессивный модернизм более честен и признает существование нелюбимого им в прошлом.
После закрытия храмов виделись они с Ильей не чаще раза в неделю, когда он привозил ей раздобытые по деревням продукты, и только один раз, воспользовавшись занавесившей весь город нескончаемой моросью, они отважились полдня погулять по обезлюдевшим улицам и старому городскому кладбищу, где, глядя на обомшелые каменные кресты, Глаша не удержалась и как-то сама собой потихоньку запела:
Во царствии Твоем помяни нас, Господи,
егда приидеши во Царствии Твоем.
Блажени нищии духом,
яко тех есть Царство Небесное.
Блажени плачущии,
яко тии утешатся.
Блажени кротцыи,
яко тии наследят землю...
Такая же погода была и теперь, и, выложив привезенные продукты, Илья вознамерился и на этот раз совершить небольшую прогулку, но Глашенька предпочла даже в дождь отсидеться дома.
— Боюсь я, Илюша, — призналась она. — Позавчера меня вызывал к себе начальник ЖЭКа и заставлял показывать лоб...
— А ты?
— Показала.
— И?..
— Он не виноват. Ему кто-то указал на меня.
— Но что он решил?
— Сказал, что пока сможет, будет молчать. Но сколько это продлится, он не знает.
— Та-ак... — Илья прошелся по комнате и стал у залитого мутными струйками оконца. Жить становилось все труднее и труднее. И ладно бы дело шло только о личных неурядицах, но ведь рушилась жизнь всей Державы! Газеты было страшно открывать: над Казахстаном уже две недели шли серные дожди; Кавказ раскололся от землетрясения, и половина его рухнула в кипящую магму, образовав гигантские дымящиеся провалы; загорелось Черное море, а на пляжах Паланги стал все чаще и чаще появляться гигантский страшный Змей...
Кругозор главного героя ограничивается лишь Россией и Ближним Зарубежьем, нигде и ни разу не упоминается о странах мира за пределами границ бывшего СССР. Это или обычная цивилизациоцентрическая абберация, при которой наблюдателя гораздо больше волнуют мелкие события в соседнем городе, чем колоссальные события на другом конце планеты, или же это косвенно говорит о том, что весь остальной мир и так уже давно пребывает во власти антихриста. Само понятие «Антихрист» можно трактовать и как активное неприятие христианства (персонализированного в Иисусе Христе), и как простое неисповедание христианской религии. Если в промежуток между первым и вторым пришествием Иисуса Христа (по латыни этот временной промежуток именуется Medium Avium – «Средние Века») христиане обычно смягчают свое отношение к иноверцам и атеистам, поскольку все же надеются, что «неверные», в конце концов, примут «правильную веру», то в момент завершения Средних Веков будет зафиксировано сложившееся положение, а если учесть крайне отрицательное отношение различных христианских конфессий друг к другу, лишь в последние века несколько затушеванное общим ростом безразличия к вере, то в зависимости от того какой именно бог будет осуществлять Страшный Суд (православный, католический, арианский, - вот сюрприз будет, если он окажется иеговистом! – баптистский и т.д., и не забудьте также Аллаха!), все прочие конфессии будут признаны богоотступническими, и их судьбе однозначно не позавидуешь. В случае, если бог все-таки православный, окажется, что не менее 97% населения планеты Земля «будут судимы по делам их» - под этой расплывчатой формулировкой, которой христиане обычно обозначают судьбу людей, не принадлежащих к их конкретной конфессии, может скрываться все, что угодно – в конце концов, христианский бог вовсе не обязан руководствоваться людскими принципами гуманизма, кодифицированными в XIX-XX веках на сомнительных полумасонских международных конференциях – во всяком случае, указывать христианскому богу, что ему делать и как, даже самые дерзновенные молитвенники не решаются. Правда, некоторые известные святые молились даже о прощении бесов, но это, скорее, исключение, чем правило. Не следует также забывать, что даже из этих 3% - «народов, традиционно исповедующих православие», подавляющее большинство – 98 или даже 99 из 100 – «принимают печать Антихристову». Таким образом, из 5682000000 людей (в 1995 году) на момент «конца света» верность православному богу сохраняют не более двух-трех миллионов. Красноречие автора Апокалипсиса позволяет легко представить судьбу остальных. Во всяком случае, маловероятно, чтобы главный герой всерьез размышлял о степени сохранения «искры православия» в католической церкви или где-нибудь еще.